Юрий Буйда - Сады Виверны

– Но ей ты выбора не оставил.

– Мессер, я твердо убежден, – сказал я нетвердым голосом, – что она будет рада…

– Ну да, она тебя любит и готова ради тебя на все…

– Вы хотите сказать, что я руководствовался эгоистическими побуждениями? Но ведь это не так, мессер! Она для меня лучше хлеба! Ради нее я готов был остаться без гроша, я был готов…

Дон Чема глубоко вздохнул.

– Теперь их сорок, Мазо, – сказал он, не повышая голоса. – Или больше. Но сейчас меня больше заботит Джованни. Капата доложил, что его поклонницы заперли ворота, забаррикадировали галерею, выставили караулы и, похоже, готовы защищаться. А может быть, и нападать. Им ведь нечего терять…

– И у них есть оружие?

– Этого мы пока не знаем. Но можем догадываться, на что способны отчаявшиеся женщины, которым внушили, что у них отнимут чудо…

– Может быть, дон Эрманно переубедит их? Ведь он дал им кров, пищу, лечение, защиту от унижений…

– Он только что перенес удар, и неизвестно, дотянет ли до утра. Брат Нанни окружил старика заботой, но… но все в руках Божиих… В общем, не остается ничего другого, как дождаться утра, а тогда уж действовать по обстоятельствам. Капата расставил саксонцев так, чтобы никто из сада не выскользнул, ему помогают братья помоложе и местные крестьяне… Надеюсь, до восхода солнца Джованни не станет ничего предпринимать…

– Что вы теперь думаете об этом человеке, мессер? О Джованни? О том, что он говорил об Иисусе?

– С нами говорил не человек, а его горб. Горб хочет, чтобы его считали не болезнью, а достоинством, а человек – человек хочет, чтобы его любили.

– Кажется, ему это удалось…

– На самом деле он живет в вымышленном мире, в мире Als Ob , среди призраков любви…

– Мне всегда казалось, мессер, что вы, как Гомер, любите и победителей, и побежденных…

– Он сделал второй шаг не колеблясь – это ли не ужасно?

После непродолжительного молчания я спросил:

– А Нелла? Что с ней мессер?

– Пришла в себя, но пока слаба.

– Я был жесток с нею… – Я помолчал. – Мессер, у вас складывается впечатление, что я – нерадивый ученик, слушающий, но не слышащий, и все ваши уроки, все разговоры пошли не впрок… Но это не так, мессер! Мы ведь с вами говорили про обычных людей, нормальных, а Нотта принадлежит к тем, кто проклят от рождения, и ее это мучило… и меня это мучило… поэтому я и решил, что она заслуживает исключения из правил…

– Этого заслуживает любой человек, Мазо, и этого не заслуживает никто. Спокойной ночи, сынок, и да простит Господь нас, грешных.

Оглушенный, растерянный, вконец расстроенный, я поднялся в спальню, скинул сапоги, лег рядом с Неллой – она нащупала мою руку, сжала – и закрыл глаза.

Утренний туман был таким густым, что я не видел наконечника своего копья.

На другом краю двора, у ворот сада, что-то происходило – оттуда доносились постукивание, скрежет, шипение.

Капата предположил, что женщины побоятся нападать на свиту инквизитора, но на всякий случай выдвинул вперед своих саксонцев, вооруженных мушкетами и сетями. За ними переминались с ноги на ногу крепкие деревенские парни с пиками и дубинами в руках. Двое парней оказались неплохими лучниками – их Капата послал на крышу гостиницы, откуда был виден весь двор.

Главной целью был, разумеется, Джованни, но я честно предупредил дона Чему, что первым делом для меня будет вызволение Нотты.

Наконец вершины гор окрасились розовым, и мы услышали протяжный скрип ворот.

На мгновение мне стало страшно.

Дон Чема поймал мой взгляд и попытался приободрить:

– Navigare necesse est, vivere non est necesse, Мазо.

Моим ответом была кривая ухмылка.

Туман стремительно таял, и через минуту мы увидели противника.

Брюнетки и шатенки, блондинки и рыжие, голубоглазые и кареглазые, толстушки и худышки, пышногрудые и длинноногие – сорок прекрасных обнаженных женщин не торопясь двинулись к нам, покачивая бедрами.

Завороженные этим зрелищем, мы не сразу заметили ножи и серпы в их руках.

Первым опомнился Капата.

– Fertig! An! [49]– прокричал он, выхватывая из ножен палаш.

Саксонцы вскинули мушкеты.

Женщины ускорили шаг.

– Feuer! [50]– рявкнул Капата.

Прогремел залп, но было уже поздно: женщины бросились к нам, перепрыгивая через погибших, и через мгновение в монастырском дворе вскипел водоворот тел женских и мужских, нагих и одетых, видимых и незримых.

Саксонцы отбивались умело – прикладами мушкетов, шпагами, ножами, а вот крестьянам пришлось туго – их валили наземь, их топтали и душили, у них откусывали уши и отрывали гениталии.

Лучники на крыше выжидали, когда жертва окажется на открытом месте, и поражали женщин одну за другой.

Иногда стрела останавливалась в воздухе, исторгая из пустоты брызги крови, и тогда на несколько мгновений становились зримыми фигуры женщин-невидимок, умиравших под изумленными взглядами лучников.

Огромный Басту стоял на коленях возле лужи крови, над которой висела стрела, и содрогался в рыданиях, не обращая внимания на опасности, грозившие со всех сторон. Кажется, этот несчастный снова встретился со своей невидимкой.

Дон Чема, выстрелив из рейтарских пистолетов, выхватил шпагу и разил направо и налево.

Отшвырнув бесполезную пику, с пуффером в одной руке и с кинжалом в другой, я метался по двору, уворачивался от серпов и ножей, но в клубах пыли и дыма никак не мог разглядеть Нотту.

– Мазо! – услышал я вдруг голос дона Чемы. – Ко мне, Мазо!

Он сражался у ворот с тремя женщинами, разъяренными и окровавленными, и я вовремя оказался рядом. Рослая широкоплечая баба внезапно выбежала из толпы с пикой, нацеленной в спину инквизитора, и я убил ее выстрелом из пуффера. Дон Чема ударом шпаги в глаз уложил самую опасную из противниц, и мы, перепрыгнув через трупы, пробились в сад.

Домик у старой крепостной стены оказался пуст.

У камина валялись берет и плащ Джованни, самого же его мы не нашли.

Я поднял с пола кольцо с изображением виверны, примерил.

– Он не мог далеко уйти, – сказал дон Чема.

Перезарядив пистолеты, мы двинулись к выходу, как вдруг домик содрогнулся от фундамента до крыши, и с полок посыпалась посуда.

С крыльца мы увидели виверну, шагавшую через сад. Когда она подняла лапу, чтобы сделать очередной шаг, я разглядел осенний лист, прилипший к ее пятке. Крылья виверны волочились по земле, из ноздрей вырывались клубы дыма. Облитая с головы до кончика хвоста алой чешуей, она набирала ход, расшвыривая статуи и сокрушая фонтаны, наконец подпрыгнула и с протяжным криком взвилась в небо.

– Это он? – спросил я, задыхаясь. – Это Джованни? Боже!..

– Этого не может быть! Не должно быть! – воскликнул дон Чема. – Никогда не верил в эти сказки, и на́ тебе! Будь ты проклят! Бегом, Мазо!