Даррен О'Шонесси - Город смерти

Получив результаты анализов, они ударились в разгул и праздновали несколько недель. Перебрались в дом побольше — вдруг близнецы родятся! — и скупили чуть ли не все детские товары в магазинах города. Счастье вернулось.

Но ненадолго.

Роды были трудные. Дрожа, как осиновый лист, врач поставил перед Тео вопрос ребром — кого спасать, мать или ребенка? Врач выражался без обиняков. Без всяких там «авось», «может быть», «если надеяться»… Выжить мог только кто-то один. Выбор — за Тео.

Тео медленно кивнул в знак понимания. Кровь отхлынула от его сердца, прихлынула к глазам. Он задал только один вопрос: мальчик или девочка? «Мальчик», — сообщил врач. «Спасите ребенка», — произнес Тео приговор. Как оказалось, приговор всем троим. И умолк — на долгие месяцы.

Его жену похоронили прежде, чем младенец был окрещен. Вместе с Мелиссой в землю легла душа Тео. Он превратился в жалкое подобие человека: беспомощное, ни к чему не пригодное, тоскующее существо. Возможно, ребенок стал бы его спасением, маяком во тьме, но судьба отказала ему даже в этом. Сын Тео был слаб и тщедушен. Он пришел в мир на плечах смерти, и смерть неотступно следовала за ним, надеясь стребовать должок. Восемь месяцев врачи кое-как отгоняли старуху с косой, но силы были неравны, и вскоре малыш воссоединился со своей ясноликой мамой с ушками, как у феи. В ее чреве он прожил дольше, чем после рождения.

Тео на все махнул рукой. Забросил дела, отказался от своей мини-империи, перестал держаться за деньги — пусть текут к другим, жадным и предприимчивым. Дом, машины, золото, одежда — все пошло с молотка за долги. Последнее, что он сделал перед тем, как покатился по наклонной, — это отнес игрушки в детский приют, пока их не разворовали. Судьба игрушек ему была небезразлична. Но все остальное…

Голод и суровые зимы заставили его найти работу. Получки хватало лишь на еду и кров — сырую комнату в пансионе. А больше ему и не требовалось. Работы, требующей умственных усилий, он избегал. Потрошил рыбу на припортовых заводах, пока не был изгнан из своего непритязательного жилища — больно уж от Тео воняло. Торговал фруктами и овощами — а иногда цветами — с уличного лотка. Лет через пять-шесть вернулся к воровской жизни — ходил на дело с медвежатниками и шниферами средней руки. А ведь когда-то, в прежние времена он ужинал с Кардиналом и ступал по священным коридорам «Парти-Централь»… Но Тео не рыпался. Он жил, не голодал, не холодал — а большего ему и не требовалось.

Колесо фортуны вновь повернулось, когда один из грабежей сорвался. Его арестовали и судили. Дали полтора года.

Тюрьма сделала его другим человеком. Вернула его в систему, в мир распорядков и иерархий. Сидя за решеткой, он приучился читать и думать. Он понял, о какой камень разбилась его жизнь, осознал, до чего докатился, и решил стать другим. Хватит мытарств. Он знал, что никогда не сможет до конца оправиться от своего горя, всегда будет винить себя в смерти жены и сына. Он не верил, что когда-нибудь сможет ощутить подлинное счастье или вернуться к прежним высотам. Но есть что-то между. Кто сказал, что его место на дне? Если самый простой выход — самоубийство — его не устраивает, тогда, черт подери, надо поступить по-людски и начать достойную жизнь.

Он обзавелся связями, нашел друзей среди заключенных, напросился участвовать в делах и аферах, которые было намечено осуществить на воле, вызвавшись служить связным между своими сокамерниками и их вольными подельниками. Словом, принял все меры к тому, чтобы сразу после освобождения взяться за дело. Дело — это деньги и кредит, ниточка, ведущая к будущему благосостоянию.

Чтобы выбраться из болота, Тео потребовался не один год. Большие люди ему не доверяли: кто один раз дал слабину, тот может сплоховать еще не однажды. Его чурались, как фальшивой монеты. Но Тео был упорен. Брался за что угодно, доказывал на деле, что не лыком шит, штурмовал ступеньку за ступенькой, пока не поднялся до положения, где мог осуществлять свои идеи, проводить свои собственные операции и сделки. Нанял несколько крепких ребят, стребовал долги с давних партнеров, прикупил пару «цивилов» — в общем, вернулся в большую игру.

Следующие несколько лет Тео берег и умножал завоеванное. Выбивал себе все более солидные сделки, расширял территорию, давил противников, медленно, но верно продвигаясь все выше и выше. И наконец, когда Тео начал чувствовать себя уверенно, когда он обнаружил, что после него кое-что останется, он решил подыскать наследника, человека, который займется дальнейшим строительством, продолжит дело Тео после его смерти. Поскольку сыновей у Тео не было, он решил оказать эту честь какому-нибудь из своих многочисленных племянников. Несколько месяцев он изучал их и сравнивал и наконец избрал парня с легкой мерзавинкой в лице, с сердцем, которое удастся превратить в камень, с решимостью преуспеть любой ценой. Парня по имени Капак Райми. МЕНЯ.

Дядя Тео очень обиделся, что я приехал не сразу, и, когда такси отъехало, попытался испепелить меня взглядом. Но радость превозмогла обиду, и, когда я поднялся до средней ступеньки крыльца, дядя уже улыбался, точно ребенок перед горой подарков.

Сбежав мне навстречу, он крепко обхватил меня, прямо-таки душа в объятиях. В этом невысоком худом человеке таилась недюжинная сила. Когда он отпустил меня и попятился, я с изумлением увидел, что он плачет. Вот уж чего я не ожидал от беспощадного, воскресшего из мертвых гангстера Тео Боратто… Дрожащей рукой смахнув слезы, он простонал: «Мальчик мой, мальчик мой». И, шмыгая носом, глуповато улыбаясь, ввел меня в дом, тихо прикрыв за нами дверь.

В гостиной, где горела яркая люстра, а в камине пылал настоящий огонь — целое бревно, — я впервые как следует рассмотрел дядю. С нашей последней встречи прошло много, я даже не помнил сколько, лет, так что фактически нам пришлось знакомиться заново.

Выглядел дядя непримечательно. Малорослый — пять с половиной футов, не выше, — худой как щепка, изможденный. На голове в районе пробора — проплешина, точно у киношного Моисея: длинная полоса голой кожи с бурыми крапинами. Ее обрамляли седые, аккуратно подстриженные волосы. Круглые, как у совы, глаза Тео все время моргали; не давая заглянуть под приспущенные веки, где прятались зрачки, не давая проникнуть в его душу, хранящую зловещие тайны. Он был чисто выбрит. Его блестящие гладкие щеки свидетельствовали, что он бреется дважды в день, а то и чаще. Костюм — облегающий, в консервативном стиле. Светлые кожаные туфли. Из левого нагрудного кармана пиджака в качестве украшения высовывался красный носовой платок. С головы до ног — типичный гангстер, какими их принято изображать в газетах. Еще бы рядом поставить надменную красотку с сигаретой в зубах да в юбочке с разрезом…