Юрий Леж - Агенты Преисподней

Вот и сейчас, шествуя по проходу между столами, нарочито отчаянно виляя тощей задницей, пристукивая низкими, чуть стесанными каблучками разношенных кем-то туфель-лодочек, Некта готовилась небрежно, с этаким дерзким бессмысленным фрондерством метнуть скрепленные бумаги на стол заведующей сектором – тетки не вредной, но очень уж озабоченной аккуратностью и своевременностью исполнения возложенных на нее не хитрых обязанностей – чтобы потом развернуться лихо, со взлетом юбчонки аж до пояса, и пройти к заваленному бумагами столу «входящих», на котором – в правом уголке – её ждала небрежно скомпонованная кипа очередных накладных и счетов… и в этот момент стена между двумя бухгалтерскими столами по правую руку от Некты вздулась мыльным, переливающимся всеми цветами радуги, пузырем и звонко лопнула, окатив сидящих поблизости женщин веселыми цветными искорками, а в проходе объявился небольшой, едва по плечо невысокой Некте, лохматенький бесенок с энергичным, забавным хвостиком, помахивающим пушистой кисточкой на конце, блестящими глазками-пуговками, как у плюшевой игрушки, детским, мультяшным, розовеньким пяточком-носом, забавно мелькающим среди бурой шерстки на лице.

– Грешная душа, именуемая Мариной-Нектой? – важно вопросил-вызвал лохматенький, деловито подбоченясь и оглядывая просторный зал, заполненный столами, бумагами, мерцанием компьютерных экранов, с таким видом, будто и не подозревает вовсе за кем его послали.

– И чего? – от неожиданности вызова – ой, неужели! – девушка едва не выронила бумаги из рук.

– Прошу, васятельства… – сюсюкнул бесенок и картинно изогнулся в поклоне, даже ножкой шаркнул от чувств-с, мохнатой лапкой указывая прямиком на стену, в которой завихрилась, образовалась непонятная дыра в человеческий рост, наполненная разноцветными мыльными пузырями, которые, хоть и бурлили внутри, наружу, в помещение бухгалтерии, показаться не смели.

– Эх! – вскрикнула от неожиданно навалившегося ощущения близкой свободы и собственной кому-то нужности Некта и резким жестом запустила к потолку до сих пор сжимаемые в руке сшитые тонкой металлической скобкой бумаги. – Веди, лохматый…

… и не раздумывая шагнула первой в переливающийся хаос в стене, чтобы очутиться – в несколько театрализованном, но очень реальном, живом крестьянском дворе века этак восемнадцатого, не раньше.

У бревенчатой массивной стены, видимо, изображающей амбар, была установлена парочка козел – простых толстых бревен, положенных на крепкие распорки, похожие на косые андреевские кресты. Животом на бревнах, со связанными внизу руками, но свободными ногами, лежала парочка обнаженных тел – одно явно юношеское, мальчишечье, второе – девичье, как смогла рассудить лишь по торчащим пухлым задницами Некта. По обе стороны от тихо, с переливами, постанывающей, подвывающей на козлах девицы стояли здоровенные бородатые мужики в армяках, зипунах – ну, или как там еще называли эти длиннополые пальто-непальто в те далекие времена? – в лаптях на крепких мощных ногах, с длинными плетками, которыми они поочередно охаживали уже покрасневшую от ударов спину и попку неведомой девицы. Пороли её неторопливо, без какой-то злости и остервенения, так, как просто положено пороть раз в неделю для порядка и почитания. Еще один, похожий, как близнец, мужик подтащил ко вторым козлам деревянную бадейку с водой и опрокинул ледяную жидкость на сомлевшего, видимо, от плеточных ударов мальчишку, который тут же встрепенулся, приподняв голову. Неподалеку от стены возвышалось массивное, крепкое, будто вросшее в землю кресло, на котором восседала женщина лет сорока в старинном платье с открытыми плечами, низко опущенным лифом, пышными юбками. Красивое лицо женщины то и дело искажали судорожные гримасы, отражающие, видимо, все её чувства к происходящему – от грозного: «Дайте срок! Всех запорю!» до жалостливо-просящего: «Помилосердствуйте, нельзя же так…»

– Дальше, дальше, дальше… – едва заметными, можно сказать, воздушными движениями подпихивая Некту к бревенчатой стене проговорил, да что там, пропел бесенок за спиной.

– А это?.. – не поленилась обвести рукой неожиданную сцену, возникшую за стенами бухгалтерии, сопровождаемая лохматым агентесса.

– Ах, это… барыня-с… любила крепостных своих пороть дел не по делу… шибко так любила, – пояснил лохматенький, приноравливая свою речь к увиденной эпохе. – Да и детки её, как в возраст-то только вошли – тоже полюбили глядеть на такое… чтобы, значит, в кровь, да до смерти… ну, грешные-то, живущие которые, их сами собой наказали, матку-барыню – в монастырь, значит, грехи отмаливать, детишек тоже куда-то пристроили… да только у нас же свой суд, вот и порют теперича деточек на глазах-то матери… может, за Вечность-то и вразумят…

– Ох, ты… – только и успела произнести Некта, как бесенок ловко щелкнул кончиком хвоста по стене, открывая проход в следующий зал…

…точную копию пустынного переулка где-нибудь в Чикаго двадцатых годов, именно так представляла себе Некта этот город во времена «сухого закона», бутлегеров и становления ставшей позже знаменитой американской мафии: чугунный фонарь на углу, яркая вывеска бара над тяжелой, низенькой дверью, аккуратный, но замусоренный фантиками и папиросными окурками тротуар, и одинокая фигурка под фонарем – в короткой юбочке, черных чулках, на высоких, ломающих ноги каблуках закрытых туфель… рот в яркой, броской, кроваво-красной помаде, глаза густо обведены тенями, как у грустного кукольного Пьеро… нечто этакое – декадентское, грустно сосредоточенное, убийственно скучающее… то ли нанюхавшееся кокаина, купленного в соседней аптеке за раздвинутые перед аптекарем ножки, то ли выкурившее пару папиросок со сладко пованивающей марихуаной, привезенной бой-френдом из далекой Мексики, где, говорят, эта трава растет в каждом пеонском огороде… Откуда-то издалека доносилась невнятная меланхоличная музыка – блюз? – изредка сменяющаяся бравурными аккордами банджо…

– Ч…ш...ш… – упредил вопрос Некты бесенок смешно прижав лохматую лапку ко рту. – Только шепотком, васятельство, услышит – жизни не даст…

– И давно она так стоит? – понизив голос поинтересовалась агентесса.

– Да сколько помню, так у столба и скучает, – пояснил нечистый. – Ни друзей, ни клиентов, вообще, ни одной души вокруг… видать, при жизни уж шибко многие её окружали, не давая скучать… хотя – кто ж знает, как оно было…

Про грехи, за которые упокоившаяся душа была наказана вечным стоянием у городского столба в ожидании неизвестно чего, Некта спросить не успела, поторопившийся бесенок, видимо, уже не раз сталкивающийся с неведомой грешницей, ловко открыл кончиком хвоста двери прямо в кирпичной стене американского бара.