Сергей Болотников - Тролльхеттен

Проследовав через половину города, обе армии встретились на Центральной улице, которой и предстояло стать полем для будущей битвы. Сначала вышли боевики Босха, а чуть позже подоспели и воины Ангелайи.

Замерли. Цепочка людей со стороны Арены, эффектно подсвеченная автомобильными фарами, бросающая длинные искаженные тени на мокрый асфальт, и угрюмая, держащаяся плечом к плечу маленькая толпа с чадящими факелами со стороны реки. Сектанты смотрели на бандитов, бандиты смотрели на сектантов, и, казалось, воздух между двумя напружинившимися группами одержимых людей вот-вот накалится от ненавидящих взглядов. У Босха было двадцать пять человек, и еще пятнадцать тех, что поймали по дороге. Эти стояли в первом ряду с лицами гладиаторов, обреченных сражаться без доспехов с хорошо вооруженной конницей. В спины им упирались стволы, красноречиво говорящие о том, что будет, если жертвы попытаются сбежать. Так что эти безвинные в общем-то горожане при столкновении проявили себя ничуть не хуже впавших в боевое безумие сектантов и стали героями все до единого.

Сектантов было почти полсотни, они стояли плотной толпой, очень удачной мишенью для автоматического оружия. Просвещенный Ангелайя добродушно пялился на вражеские рати с десятка плакатов.

Взревел мотор и позади группы бандитов притормозила дорогая поблескивающая иномарка (с дизельным двигателем). Хлопнула дверь, и на свет появился сам Босх — глыбастый, неандертальского вида, амбал, чертами лица схожий с почившим в бозе охранником, притом, что в оборотня Босх превращаться не собирался, а таким лицом его наградила природа. Впрочем, внешностью его обманываться не стоило, потому что в маленьких черных глазках в густой тени под нависающими надбровными дугами скрывался недюжинный ум. А уж хитрости у главаря хватило бы на троих обычных людей. Будучи человеком одаренным (и имеющим множество умственных патологий), Босх обожал заниматься созиданием и часто рисовал химерические картины, удивительно схожие с творчеством его средневекового тезки.

Скрываясь за спинами своих боевиков, Босх заорал:

— Вы там!!! Даю вам последний шанс!! Если вы сейчас повернетесь и уйдете, я обещаю! Слышите, обещаю! Обещаю отозвать своих и больше об этом не вспоминать!!!

— А Босх-то в коленках слаб, — сказал кто-то из пушечного мяса. — За спинами прячется… — и тут же получил по голове рукоятью ПМ, после чего прилег без сознания на асфальт. По иронии судьбы он один из всех горе-рекрутов и остался в живых, пролежав на земле всю стычку и очнувшись лишь утром в окружении трупов.

— НУ?! — рыкнул Босх. — Я ЖДУ!!!

Ряды сектантов раздались, и вперед вышел брат Прана. Голову он повязал малиновой повязкой (передранной покойным гуру у самураев), а в руках держал станковый пулемет, из которого свисали и волочились по земле пулеметные ленты. Брат Прана был мертвенно спокоен. Боевых мантр больше не пели.

Прана раскрыл рот и рявкнул:

— СМЕРД!!! — от его голоса качнулись ряды противников и даже слегка попятились. — ЗА ГУРУ ТРУСЛИВЫЙ СМЕРД ТЫ ПРИМЕШЬ СМЕРТЬ, И ДА УЗРИТЕ ВЫ ВСЕ СВЕТ ИСТИНЫ!!!

После чего надавил на спуск пулемета, и, надо понимать, огонь из его дула и был пресловутым светом истины.

С этого все и началось.

Большая часть пушечного мяса полностью оправдала свое название и приняла пули, предназначавшиеся солдатам Босха. С диким звериным криком толпа сектантов рванула вперед, одновременно открыв огонь из всех имеющихся огнестрельных единиц.

— ЗА АНГЕЛАЙЮ!!! — орал брат Прана, сотрясаясь от отдачи пулемета.

Испуганные и попятившиеся Босховцы открыли пальбу в ответ. Уже полторы секунды спустя воздух на улице был до того густо насыщен свинцом, что, казалось, обрел вес. Пули цокали об асфальт, с тупым звуком вонзались в борта дорогих машин и с характерным чавканьем — в людские тела. Рои маленьких свинцовых насекомых со злобным гулом проносились над головами, во вспышке оранжевых искр находили свою цель.

Грохот стоял такой, что недавняя собачья охота казалась безобидным детским развлечением с участием хлопушек. Пули вонзались в дорожное покрытие, с хрустом выбивая из него асфальтовую крошку. С грохотом разлетелись окна нижних этажей у всех ближайших домов, а потом, не выдержав ударной волны, потекли сверкающим колюще-режущим серебристым дождем осколков все остальные. В пострадавших квартирах кто-то орал, но его совершенно не было слышно.

Панельные стены многоэтажек были мгновенно украшены затейливой вязью оставшихся от пуль выщерблин. В мгновенных вспышках ослепли фары всех до единой машин, а секундой позже сами четырехколесные друзья человека грузно осели на лопнувших шинах. Грохнула лампа в неработающем фонаре и поблескивающим снегом спланировала на головы сражающихся. Свинцовые болванки азартно косили вялую листву, с треском выбивали щепу из стволов.

Фары погасли, лучи фонарей в дрожащих руках светили куда угодно, только не туда, куда нужно, и ополоумевшие от страха пополам с боевой яростью стрелки лупили наугад, зачастую попадая в своих же. Пляшущий свет ламп и стробоскопические вспышки выстрелов придавали улице вид какой-то апокалиптичной дискотеки.

— ЗА АНГЕЛАЙЮ!!! — орали сектанты, вражеские пули попадали в них, они падали, и зачастую поднимались вновь, не обращая внимания на развороченный живот, снова начинали стрелять.

Руки окостенело давили на крючки, и автоматическое оружие стреляло не переставая, выбрасывая смертельные свинцовые подарки широким веером, косившим все и вся.

Знамена сектантов повисли изодранными лохмами, и то и дело тонули в толпе. Улыбающийся гуру ловил одну пулю за другой, но мрачнее от этого не становился.

— Мочи их всех, мочи!!! — заорал Григорий Кривников, по кличке Кривой, разряжая помповый дробовик раз за разом в беснующуюся толпу. Одна пуля ударила его в плечо, а после целая очередь пересекла грудь, вгрызаясь в бронежилет. Со звериным воплем Кривой рванулся вперед, но тут некстати свистнувший стеклянный осколок вонзился ему в правый глаз, после чего он и вправду окривел.

В этот момент сектанты, наконец, добежали до рати своих противников и сошлись в рукопашную. В ход пошли ножи, вилы, и вообще все, что могло резать и колоть. Стреляли теперь в упор, глядя в безумное лицо ворога, били короткие очереди, кровь брызгала на искаженные яростью лица. Бранные крики и крики боли и ярости смешались в одну визгливую какофонию, прерываемую грохотом оружия.

В беснующейся толпе тут и там мелькали серые милицейские мундиры — лица их обладателей были наполнены паническим ужасом, и единственное, о чем мечтали теперь стражи порядка, это только живым выбраться из этой мясорубки. Напрасно.