Сергей Болотников - Тролльхеттен

В нос шибал мощный запах пороха, зенитка в руках пела, неся смерть врагам, а Краб ощущал себя грозным и жестоким богом войны, как на крыльях парящим над беснующейся толпой.

Босх дополз до машины, стал открывать водительскую дверь, и в тот же момент острый иззубренный осколок пробил ему мякоть ноги и звонко звякнул об оголившийся колесный диск. Со сдавленным причитанием Босх сполз обратно на землю. Что-то подсказывало ему, что отсюда надо убираться немедленно, пока еще есть время. Дергаясь, как обезножевшая мокрица, всесильный (после Ангелайи) глава городских бандитов, забрался в кабину своей машины. Руки его дрожали, когда он пытался вставить хитрый цифровой ключ в замок зажигания.

Посередине шумной, неистовствующей, как на картинах седьмого круга Дантова ада, исполненных мастером гравюр Босхом, битвы, случайно встретились двое. Работающий, как заклинивший автомат, своей дубиной Крушенко, и флагман сектантов брат Прана, из которого жизнь уходила вместе с двумя десятками огнестрельных ранений. Последняя пулеметная лента волочилась за его жутким оружием, и сражающиеся то и дело наступали на нее, вызывая у обладателя гневный раздраженный рык. Ствол пулемета раскалился докрасна и теперь тлел в ночном воздухе, как исполинская сигара. Брат Прана был страшен и покрыт кровью. На лице его блуждала кривая ухмылка хищника, и один вид его внушал страх даже соратникам по секте. Хлещущая огненная плеть зенитных снарядов обошла его стороной, словно он и вправду был заговорен.

Босх завел отлично отрегулированный двигатель своей дорогой непробиваемой машины и, звеня и искря дисками, сорвался с места побоища, с содроганием слушая, как чужие, девятимиллиметровые и не только, подарки глухо стучат по кузову вслед.

Он успел как раз вовремя.

Увидевший перед собой окровавленного дикаря с чудовищным пулеметом в руках, Крушенко окончательно потерял контроль над собой. Ему пришлось пробиваться через толпу со стальной дубиной в руках, он видел, как трескались черепа тех, кто имел несчастье попасть под это орудие убийства. Он был с головы до ног покрыт чужой, страшно пахнущей кровью. А где-то впереди заходился смертной дробью кошмарный авиационный агрегат. И совсем рядом оскалившийся антропоморфный силуэт с пулеметом в руках, и лишь миг отделяет тебя от смерти.

Брат Прана вытолкнул из пересохшей глотки отрывок из проповеди. Громко кричать уже не получалось — голос сорвал, да и силы убывали на глазах. Скрюченное человеческое существо с покрытым гарью и кровью лицом, на котором горячечно блестели белки — это был враг, и его надо было отправить в нижний мир следом за предыдущими. Пулемет в руках весил, казалось, тонну, он тоже охрип, и его стальная глотка раскалилась и светилась нежно розовым светом. Покачиваясь, сектант сделал шаг и, не замечая того, наступил на брошенный плакат Ангелайи.

Нервы у Крушенко не выдержали. Он знал, стоящего рядом исполина не завалить ударом дубины, ему нужно что-то мощнее, сильнее, ему нужен…

И он вскинул к плечу гранатомет, и взвел его заученным движением. Брат Прана все еще нацеливал пулемет. В замкнувшем накоротко мозгу Крушенко вспыхнула короткая злая радость, а потом гранатомет коротко рявкнул и дернулся у него в руках, посылая снаряд мимо плеча сектанта дальше в насыщенную пальбой ночь. Прана даже не заметил этого, пулемет в его руках плюнул короткой злой очередью и навеки оборвал земной путь Алексея Крушенко.

Когда автомобиль Босха отдалился на двадцать пять метров от побоища, хищной фурией просвистевший через всю улицу снаряд ударил в зенитку и частично в Краба. Хлопнул взрыв, синеватой огненной пленкой покрылся разлитый бензин, а потом оглушительно сдетонировали оставшиеся в обойме зенитки снаряды.

Взрыв был грандиозным, титаническим. В единой мощной огненной вспышке потонула вся Центральная улица, а суетящиеся на ней люди высветились мгновенно резкими черными силуэтами. Исполинский огненный язык на месте джипа Кабана рванулся вверх и лизнул сморщившиеся небеса. На тридцать секунд на Центральной улице перестал идти дождь, весь обратившийся в пар. Исковерканные до полной неузнаваемости стальные осколки вперемешку с горящим порохом и бензином смертной шрапнелью прошлись по улице, круша и корежа все на своем пути. Несущая пламя ударная волна подхватила оставшихся участников побоища и как пушинки понесла их вдоль улицы. Кто-то упал на землю, объятым пламенем, в окружающих домах разом вспыхнуло два десятка пожаров, да во всем квартале оконные рамы заплакали серебристыми стеклянными осколками.

Режущий глаза яркий вулкан на месте сгинувшей машины поутих, разошелся красноватым, насыщенным багровыми всполохами грибом. А потом с небес пошел стальной дождь из маленьких и больших железных осколков, рваной ткани, стекла и обгорелых частей человеческих тел. В наступившей после разрыва тишине печально стучал этот дождь, гремел железяками и предметами людского обихода. Брякнулась и задребезжала по асфальту хромированная надпись «Додж» — все, что осталось от машины убиенного ходока.

Финалом к этой боргильдовой битве послужил мягкий шлепок растрепанной тушки голубя, подбитого шальным осколком где-то высоко в дождливом небе.

Побитая машина Босха, треща по своим усиленным бронированием швам, скрылась за поворотом, роняя на землю тлеющие яркими светляками осколки чего-то неопределимого, то ли металла, то ли чьей-то сгоревшей одежки.

В глухой ватной тишине прошла дождливая ночь и уступила место у вселенского руля такому же дождливому сероватому дню. Первые его слабенькие робкие лучи коснулись вымокшей земли и осветили картину побоища. А еще через некоторое время стали собираться горожане — такие же робкие, притихшие, они вполголоса перекидывались впечатлениями. Чуть в стороне рыдала команда плакальщиц, состоящая в основном из родных и близких убиенных. Эти вопить начали еще до зари, и собирались продолжать весь следующий день.

Кто-то в стороне подбивал итоги.

— Я ж такое только в Сталинграде видал, вот те крест! — говорили в толпе, — ну прям война!

— Стены-то, стены гляньте! Дыры везде!

— Будто бомбили здесь…

— Черт, и колонку своротили! Где теперь воду брать?!

— Аа-ай, сердешные вы мои, и што вас в секту несло, за каким резоном, а?!

Жирное черное пятно перегородило Центральную, зияя немалой воронкой посередине. Сверху оно выглядело, как исполинская уродливая печать, навсегда оттиснутая на угрюмом лике города, печать под приговором, моментально разделившая бывших земляков на живых и мертвым. Рваные перекрученные осколки металла усеивали округу, странным образом обнаруживались в самых неожиданных местах, посверкивая из стен домов и посеченных стволов деревьев.