Сергей Болотников - Тролльхеттен

— Э-эй! — крикнул гуляка срывающимся голосом — Тут… челвек в кровище!!

Из темноты ему ответили в стиле «что ты гонишь, как сивый мерин?» и наградили парой нелестных прозвищ, которые адресат, впрочем, не заметил.

— Ей богу! — сказал стремительно трезвеющий под воздействием увиденного гулена. — Да здесь и пес!!

Но тут Мартиков приподнял голову от туши собаки, и свет фонарей пал на его измазанную кровищей волосатую морду. Ярко белые клыки сверкали в кошмарной улыбке, глаза светились оранжевым.

— Франчайзинг! — пролаял Павел Константинович Мартиков, в прошлом старший экономист с высшим образованием. — Квота! Квота! Децентрализация центров! Транспортные облигации на паспортные данные!

С клыка его сорвалась кровавая капля и шмякнулась об асфальт. Лицо гуляки горестно сморщилось, искривилось, словно у собирающегося заплакать младенца. Но он не заплакал — завопил, перекрыв на миг даже визг покойного Медведя.

— ВОЛК!!! — орал этот тип. — ОЙМАМАВОЛК!!! АЙВОЛК!!! ВОЛК!!!

Из темноты к нему уже бежали не на шутку обеспокоенные друзья. Мартиков напоследок улыбнулся вопящему и канул во тьму. А позади ночной гуляка все заходился переливистым криком, и жизнь его проходила у него перед глазами, и вопил он, пока начисто не сорвал голос, так что последующие две недели мог говорить только шепотом.

И много после он все еще рассказывал, как повстречался в ночи с ужасным исполинским зверем, что жрал окровавленное тело (со временем как-то незаметно труп мертвого пса вдруг стал человеческим телом), а потом отступил под требовательными криками случайного свидетеля.

О франчайзинге и иже с ним герой умолчал, страшась испытать на себе чудеса местной психиатрии. Боялся он, впрочем, зря — хотя почти никто этого не знал, городская психбольница была переполнена так, что несчастные пациенты сидели друг на друге, а медперсонал сбивался с ног, стремясь успеть усмотреть за всеми.

Большая часть новоиспеченных пациентов была абсолютно нормальна, и страдала лишь одним недугом — твердолобостью и тяжелой стадией скептичности, что не давало им поверить в творящиеся под носом чудеса.

А сам Павел Константинович еще с полчаса после боя носился по ночному городу в том сладостном упоении, что бывает только у животных, да еще у очень маленьких детей. Луна освещала его шерсть, повисшую кровавыми сосульками, да отсвечивала красным в широко раскрытых навстречу тьме глазах.

И только когда луна зашла, а малиновый рассвет дал дорогу новому дню, Мартиков успокоился и задремал в густых ореховых зарослях на берегу Мелочевки, испытывая успокоение и вялое блаженство.

От которого не осталось ни следа на следующее утро, когда он проснулся снова почти человеком. И ладно бы, он не помнил предыдущей ночи, так нет, все с кристальной ясностью отпечаталось в памяти. Глядя на неторопливо текущую мимо реку, Мартиков подумал, что, возможно, это последнее просветление. Последний день в образе человека, а потом… потом только дни и ночи в вечном беге сквозь лесные заросли, азарт охоты и кровь маленьких пушистых зверков.

«Шанс, — сказала его светлая личность, которая, впрочем, теперь почти отчаялась. — Твой последний шанс, не упусти его!»

Мартиков знал, куда идти. Невидимый компас странных инстинктов у него в голове безошибочно вел своего хозяина к цели. Было очень тяжело, но Мартиков старался двигаться на задних лапах, кутаясь в изодранную одежду. В одном из мусорных баков он нашел еще более-менее целое пальто и поспешно закутался в него, подняв воротник, чтобы не видно было густую шерсть. Из другого выудил облысевший треух и напялил на голову. Теперь он выглядел ненормально, но это уже была почти человеческая ненормальность — его могли принять за старого бомжа, страдающего артритом и, может быть, синдромом Дауна.

Люди оборачивались, когда он бежал по улице, некоторые кричали вслед что-то оскорбительное, но все без исключения испытывали при виде его редкостный по силе прилив отвращения. Еще бы, ведь перед ним катилась невидимая, но оттого ничуть не менее сильная волна, несущая с собой омерзительный тяжелый запах, запах зверя, запах хищника. Собаки лаяли на него из подворотни, птицы взмывали в небо, стоило ему подойти ближе, чем на три метра. Стоптанные, некогда дорогие ботинки Мартикова уродливо распирали изменившиеся ноги. Острый загнутый коготь на мизинце прорвал хорошо выделанную кожу и теперь торчал наружу.

Чутье не подвело. «Сааб» нашелся неподалеку от центра, стоял себе, припарковавшись в обширной тени от кинотеатра «Призма» — единственного в городе официального кинотеатра. Было еще два, появившихся во времена бума на видеосалоны и после его завершения выживших, потому что крутили за низкие цены всякую непотребщину. Действительно затейливой призмоподобной формы здание ныне пребывало в запустении, и как магнитом в него тянуло всяких маргинальных личностей. Показывают ли сейчас там кино, Мартиков не знал. Уже который год городские власти грозились провести в кинозале реконструкцию и сделать из «Призмы» элитный кинотеатр на манер Московских с ценами, рассчитанными не на бомжей со Степиной набережной, да так ничего и не сделали. С одной стороны кинотеатр подпирали многоэтажные леса, закрытые модной зеленоватой сеткой. Работ за ней никаких не велось.

Автомобиль стоял с заглушенным двигателем, а в салоне мигала красная лампочка. Еще в прошлый раз Мартиков обратил на нее внимание, подумав, что это может быть сигнализация. Но нет, наверное, все-таки что-то другое. Стекло с все той же пассажирской стороны опущено на ладонь.

На негнущихся ногах Павел Константинович подошел к окну. Его не поприветствовали, но чувствовалось, что таинственные собеседники (или собеседник, сколько их там в машине?) ждут.

— Я… — выговорил Мартиков и на мгновение с ужасом подумал, что забыл человеческую речь. Но потом нужные слова все же пришли, и он добавил. — Не могу так…

— Ай-яй-яй, Мартиков, — укоризненно молвили из машины, — во что ты превратился! Полная утрата человечности. Мы думали, ты все же придешь раньше.

— Не… хочу больше, — речь Павла Константиновича звучала так невнятно, словно он одновременно был обладателем заячьей губы, треснутого неба и пустоты на месте передних зубов.

— Ты готов сделать то, что мы просили?

Мартиков истово закивал. Его мохнатая шерсть развивалась вокруг него, ее трепало ветром.

— Я… готов. Я… любого… только не надо зверя…

— Ну хорошо, — сказали ему, — давно бы так. Иди и выполняй.

— Но! — возмутился Мартиков — А меня… обратно… человека!

Из «Сааба» донесся тяжелый вздох, потом стекло с мягким гудением опустилось еще чуть-чуть, и на свет показалась бледная узкая рука, впрочем, вполне человеческая. Она хватанула воздух перед оторопевшим полуволком и потащила захваченное на себя. Выглядела пантомима глуповато, а самое главное, он не чувствовал совершенно никаких изменений. Мысли позли по-прежнему вяло. Словно чудом сорвавшиеся с булавки жертвы усердного энтомолога.