Сергей Болотников - Тролльхеттен

Так и случилось, люди все прибывали и прибывали — маленькими группами и по одному, потом целыми подъездами, вежливо здороваясь с соседями и спрашивая: «Вы тоже идете?», и удовлетворенно кивали, получив утвердительный ответ.

К четверти первого на улицах возникла толпа со своими законами, охваченная единым мнением. А народ все шел и шел из темноты дворов — совсем разный. Были тут и вездесущие пенсионерки со сморщенными желчными лицами, и их затюканные мужья с палочками, в древних пиджаках. Были здесь пахнущие перегаром бывшие рабочие закрывшегося завода, а также пахнущие спиртным и несущие в карманах кастеты дети бывших рабочих с завода. Были здесь их несовершеннолетние сестры с шальным огнем в глазах и совсем маленькие младшие братья, туповато озирающие столпотворение. А рядом шагали служащие крупных фирм в дорогих куртках и уже порядком полинявшие бывшие работники «Паритета». И мрачные охранники в камуфляже, и безработные пожарники в фирменных комбинезонах, и бледные отрешенные юнцы — паства Просвещенного Ангелайи, и глыбастая дружина Босха, повылазившая из дорогих автомобилей.

Совсем немного времени спустя по Центральной улице города уже текла полноводная людская река, над которой как воронье витали ее мрачные намерения. Тут и там вспыхивали ручные фонари, болтались керосинки, катящиеся по тротуарам машины подсвечивали фарами. А потом кто-то из Нижнего города достал головню из костра, и в рядах людей вспыхнул факел. А затем еще один и еще, их обливали бензином, обматывали тряпками деревянное древко. Факела чадили, но хорошо освещали путь. Глаза идущих были стеклянисты, а в глубине их затаилось мутное возбуждение. Неслышимый клич «доколе» витал над ними, словно черный ворон.

А люди все выходили и выходили, потому что знали — так больше нельзя, потому что скатываются непонятно куда, и непонятно, что ждет впереди.

Все знали куда идти, никто не сворачивал и не терялся. Сплоченной массой толпа прошагала по улицам, и скоро ее головные отряды вылились на Арену — центральную городскую площадь.

То был бунт. Последний бунт в этом городе, самый, пожалуй, сильный из всех предыдущих — водяных, хлебных и газовых. И, как и все предыдущие, он окончился пшиком.

Глухой ропот витал над толпой, когда она, разветвляясь на мелкие составляющие, ведомые выделившимися по всем законам людского столпотворения самозваными лидерами, направилась одновременно к зданию администрации, воздушных форм особняку УВД и угрюмому древнему зданию суда.

Темные массивные дома казались одинокими утесами посреди волнующегося людского моря. Основная масса народа застыла. Факела чадили в безоблачное небо, а часть ходоков, между тем, проникала во все три строения. Люди ждали известий.

Самозваные парламентарии, подогреваемые криками из толпы, почти бегом проникли в здание суда и в милицию. В администрации города их ждал сюрприз — дверь была заперта. В толпе заорали, чтобы начали ее ломать, и на подмогу выделили еще человек пятнадцать. Под общим натиском хлипкие створки открылись, а одна снялась с петель и гулко ухнула в вестибюль. С руганью сразу человек двадцать ломанулись в проем, а там, разделившись по двое, по трое, рассредоточились по этажам. А вот тут их ждал сюрприз номер два — всем сюрпризам сюрприз. Люди шагали по темным этажам и везде встречали одно и то же.

Пустоту. Запустение. В администрации, или как ее по традиции звали, Белом доме, никого не было. На полу широко распахнутых кабинетов белыми гигантскими снежинками валялись бумаги. Дверцы сейфов были широко растворены и напоминали улыбку идиота. На некоторых столах стояли чашки с остывшим черным кофе. Красные ковровые дорожки в коридорах обильно пятнали чьи-то грязные следы.

И никого. Ошарашенные ходоки, прочесав дом снизу доверху, возвращались назад, предоставляя народу вместо зарвавшихся властей, которые должны ответить за совершенное и, возможно, быть вздернутыми на ближайшем фонарном столбе, лишь свои пустые руки. «Парламентарии» выходили на широкие мраморные ступеньки и видели через площадь крошечные фигурки своих собратьев, также выходящих из суда и милиции.

Толпа думала долго, но и до этого многоглавого организма, наконец, дошло очевидное — городская власть спаковала манатки и сбежала, бросив своих подопечных на произвол судьбы.

Реакция была разная, на головы бежавших властей обрушивалось столько заковыристых проклятий, что если бы слова могли ранить, от отцов города остался бы даже не скелет — один прах. Кто-то падал без сил на холодный асфальт и заливался слезами, кто-то матерился в голос, кто-то потрясенно молчал.

Единодушно порешили, что беглецы и есть виновники всех отключений. Новость эта ничуть не обрадовала горожан. Некоторые из них, забравшись на фонарь, дабы возвыситься над людской массой, призывали созвать новый городской совет и учредить собственное правительство. Другие вопили насчет того, что власти не могли далеко убежать и наверняка прячутся где-то в городе, что было уже совершеннейшим маразмом, потому что даже младшим братьям сыновей работников завода было понятно, что обладая личным автотранспортом, эти душегубы уже давно за чертой поселения, а то и за чертой области.

Резкий женский голос вопил надрывно: «А милиция где?! Их к ответу призовем!!!» И тут обнаружилось, что рядовые стражи порядка тоже здесь в толпе, по большей части принимали участие в шествии и знать не знают, куда подевалось все их начальство. Некоторым из них, правда, по инерции все-таки набили лицевую часть, но и эти потасовки быстро сошли на нет ввиду явной бесполезности.

Толпа постояла так минут пятнадцать между пустыми темными зданиями, которые раньше были сердцем города, и стала потихоньку расходиться. Один, другой — люди с целеустремленными внимательными лицами — нет, они не собирались организовывать свое управление городом, да и искать никого не хотели.

Эти собирались бежать.

И чем быстрее, тем лучше. Еще десять минут, и на месте грозной массы людей, объединенных ненавистью к властям теперь было несколько тысяч бегущих с корабля крыс. Больше никто не выкрикивал лозунгов, напротив, было очень тихо. Люди уходили с площади и сразу направлялись к себе домой — паковать вещи.

Еще через четверть часа на площади не осталось не единого человека. Одинокие факелы дотлевали на асфальте обреченными костерками. Разрозненное людское скопище, с каждым мигом становящееся все более редким, поползло вниз по Центральной, временами испуская тоненькие ручейки людей, что сворачивали в свои дворы.

Вот так бесславно и закончился последний городской бунт. Бунт электрический. Позади уходящей толпы темные личности, коих всегда хватает при любых людских беспокойствах, споро начали бить витрины дорогих магазинов и взламывать двери закрытых по случаю темноты ларьков. Но это быстро прекратили опомнившиеся стражи порядка, решившие в отсутствии начальства продолжать нести свою службу. На пересечении Центральной и малой Зеленовской у них случилась крупная перестрелка с грабителями, потрошившими элитный магазин кожи, в ходе которой четверо бандитов были застрелены, а один получил три пули в спину и удрал, подвывая. Свидетели, заикаясь, рассказывали, что из-под кожанки у него торчали длинные черные уши в окружении жесткой щетины.