Сергей Лукьяненко - Участковый

— Да точно, точно!

Продавщица радостно суетилась за промтоварным прилавком: сложила лоснящиеся кремовые куски столбиком, ловко плюхнула столбик набок, на стопку квадратами порезанной оберточной бумаги, шустро замельтешила руками, в один миг соорудив аккуратную плотную упаковку — в самый раз в карман сунуть. Участковый одобрительно крякнул, но расплачиваться не спешил.

— Ты мне ишшо какой-нибудь колбасы, что ли, завесь с полкило…

— Да какая колбаса, Федор Кузьмич! — замахала руками Райка. — Продуктовая машина из района четвертый день не идет, последним доторговываю.

— Что, и сыру нет?

— Сыру? — прищурилась Рая. — Сыр есть. А вы разве сыр едите?

— Ну, раз колбасы нет — должен же я чем-то завтракать?

Странной походкой — то делая резкий шаг, то замедляясь — продавщица добралась до рычащего от усердия холодильника, достала оттуда внушительный полукруг «Пошехонского», настороженно поинтересовалась:

— Целиком возьмешь?

— Да куда мне?! Осьмушку.

До половины лезвия сточенным ножом она с усилием отрезала кусок, взвесила и замерла в нерешительности. Потом, будто опомнившись, засеменила к промтоварному прилавку, вновь запорхали руки, заворачивая сыр. Не глядя на участкового, продавщица отчего-то смущенно пробормотала:

— Рупь восемьдесят шесть с тебя, Федор Кузьмич. Записать или сразу отдашь?

Денисов усмехнулся, покачал головой.

— Отдам-то я сразу, только объясни мне для начала такую загогулину. Сколь тебя помню — всегда-то в магазине порядок: там продукты, тут промтовары, там в белую бумагу заворачиваешь, тут в коричневую. Как же энто так получается, что сегодня ты мне и мыло, и сыр в одинаковой упаковке отдаешь, хотя вижу, что белая бумага для продуктов на том прилавке, где весы, имеется у тебя в достатке?

— Не у тебя у одного склероз, Федор Кузьмич! — через силу улыбнувшись, попыталась отшутиться Раиса, но как-то быстро сникла, помолчала, а затем рубанула ладонью воздух. — Да пропади все пропадом! Все равно с меня не слезешь, верно? Ну, дура-баба я, что ж поделаешь? Ведь видела же, что у него, гада такого, глаза смеются, а все равно поверила! — И уже другим тоном, утишив голос до шепота, поведала: — Я, Федор Кузьмич, шибко нечисти боюсь, а он… Ну так напужал, так напужал! — Протянула руки через прилавок. — Заарестовывай теперь! Надевай наручники!

— Ох, Рая, Рая! — отшатнулся Денисов. — Ежели б тут было куда присесть, я бы от твоих слов так и сел! За что мне тебя арестовывать?

— За порчу государственного имущества! — с отчаянной решительностью заявила продавщица.

— Ишь ты! Энто, что ли, за то, что ты продуктовую бумагу чесноком натерла? — Он ошарашенно помотал седой головой. — Да ты и впрямь дура-баба!

— Доложил уже кто-то? — глядя исподлобья, пробурчала Райка.

— Кто-то? Да аромат и доложил! Тут же от чесночного духа глаза слезятся! Вот, видишь? Павкин кулек на вытянутой руке держу, иначе никак. Леденцы, между прочим, заменить придется. За твой счет, Раиса, поняла? Но ты мне лучше другое расскажи — что энто за шутка такая с чесноком и кто надоумил пошутить?

— Да уж какие шутки?! Напужал меня до полусмерти — говорит, завелись у вас в селе упыри. Пока, говорит, только скот употребляют, потому что свои они, местные, и по такой причине пока жалеют односельчан, но нынче полнолуние — они и на людей охоту начнут. А раз из-за морозов из села выбраться нельзя — они прямо тут и устроят резню. Я говорю — брехня! А он — это ты, дескать, Фроловым и Бочкиным расскажи, у них прошлой ночью по козе обескровили.

— Да от холода околели! — возмутился Денисов, который уже был в курсе этих трагических новостей.

— Вот и он так сказал, что власти это дело замолчат, чтобы панику, значит, не устроить, и что на самом деле не от мороза околели, а от того, что всю кровушку у них высосали! И про волка обескровленного мне напомнил, которого Красилов из лесу в том месяце приволок! — разволновалась Раиса. — Я ему опять — брехня! А он — ну, мое дело, дескать, предупредить, а дальше вы тут сами. А как сами? А что сами? Церкви в селе нет, сам знаешь. Икон я дома не держу, потому как Иван мой был шибко партийный. Где еще защиты искать? К тебе бежать? К председателю сельсовета? Вы же пальцами возле лба покрутите да посмешищем выставите. Да и от кого спасаться? Ведь непонятно же, кто упырь!

— И ты решила чесноком проверить, — покивал задумчиво Денисов. — А меня, значит, проверять побоялась?

— Вот ты, товарищ участковый, сейчас смеешься надо мной, а я тебя, между прочим, шибко уважаю, потому и растерялась, в какую бумагу тебе сыр заворачивать. А теперь даже рада, что так вышло! Ты меня под арест возьмешь, в кладовке своей милицейской запрешь — ну, потому что в район меня отправить не на чем, — а сам меня сторожить будешь. Есть упыри, нет упырей — это уже без разницы. Главное, что я полнолуние под твоим присмотром пересижу.

— С энтим мы позже разберемся, — отмахнулся Денисов, — ты мне чичас другое скажи: кто энто был-то?

— Кто? — не поняла Райка.

— У которого глаза смеются, который «напужал до полусмерти», который про чеснок надоумил!

— Да как же кто? — удивилась продавщица. — Колька твой!

Екнуло в груди у пожилого милиционера. И ведь догадывался, подозревал, но все равно до последнего надеялся, что Раиса назовет другое имя.

«Н-да, вот такие шуточки у Темных, — размышлял Денисов. — Такие вот у Темных шуточки…»

Как язык против воли тянется к больному зубу, касается его, чтобы тут же отдернуться, или мусолит, раз за разом если и не причиняя боль еще большую, то как минимум не облегчая страданий, — так и Федор Кузьмич при встречах с Николаем Крюковым пытливо и робко вглядывался в лицо, пытаясь по глазам прочесть: уже знает или еще нет? И по всему выходило, что пока не знает. То есть в курс дела его не ввели. Но, видимо, наличие или отсутствие Силы роли особой не играло — первое и пока единственное посещение Сумрака уже наложило свой отпечаток. То, как ловко Колька манипулировал Раисой ради собственной забавы, было показательно.

— Да ты что ж молчишь-то, Федор Кузьмич? — плаксиво вопросила продавщица. — Ты меня сейчас заарестуешь или опосля работы?

— Арестовывать, Раиса, я тебя не стану, — будто проснувшись, встрепенулся Денисов. — Я тебя, наверное, даже штрафовать не буду, потому что стала ты по глупости своей жертвой розыгрыша. Может, ишшо и благодарность тебе вынесу за профилактику простудных заболеваний среди населения — я, когда сюда входил, носом хлюпал, а теперича от чесночного духа дышу свободно. Помолчи! Слушай первое мое распоряжение: ты натертую чесноком бумагу в сторонку убери, пусть она издаля с микробами в помещении управляется. Обслуживать покупателей будешь с чистой бумагой, поняла? Ежели кто из утренних вернется к тебе с претензией — заменишь товар бес-пре-ко-словно! На-ка вот, кстати, леденцы Павкины поменяй. Слушай второе распоряжение: оповестишь всех баб, чтобы были готовы — как только морозы отпустят, соберетесь в клубе, прочту вам лекцию о борьбе с предрассудками. И ежели я только узнаю, что ты среди них слухи об упырях распускаешь!.. Ясно? Теперь так: чтобы тебе окончательно от страху башку не снесло — а то ить ишшо чего придумаешь, окромя чеснока! — довожу до твоего сведения, что полнолуние было две ночи назад. Уразумела?