Сергей Лукьяненко - Участковый

В подобной манере разговора не было взаимной злобы или вражды, просто если открывать рот шире — можно хапнуть такую порцию холодного воздуха, что уже через час сляжешь с температурой.

— И куда ж ты в такую погодку собрался, Семен Семеныч?

— А у меня, Федор Кузьмич, сейчас только две заглавные проблемы. — Председатель, круглый и грузный от десятка слоев одежды под тулупом, с трудом взгромоздился на сани. — Первая — это как бы утеплить ферму, чтобы коровы не начали доиться сливочным пломбиром. Отопление не справляется, весь жар под крышу поднимается, а внизу сосульки растут. — Председатель сделал паузу, нахмурился, еще ниже надвинул на лоб пыжиковый треух. — Вторая — как людей из леса забрать.

Денисов тревожно прислушался. Передвижной лесопункт второй месяц работал за рекой. Еще неделю назад над холмом в десяти километрах от села рассерженными комарами жужжали бензопилы, взрыкивали трелевочные трактора, а если ветер дул с той стороны, то, стоя у заснеженной глади реки, можно было расслышать и остерегающие окрики мотористов, и треск валящихся кедров. Несколько дней назад бригада, споро вгрызающаяся в тайгу, перевалила через холм, и все звуки, производимые лесопунктом, исчезли. И не понять — то ли холм эти звуки скрывает, то ли и там мороз поработал над техникой.

— Ты, Семен Семеныч, не волнуйся! — попытался подбодрить председателя участковый. — Ребята молодые, сообразительные. И еды у них достаточно, и дизельный генератор есть. Совсем невмоготу станет — так у них там тайга, не чистое поле: запалят на вырубке всем кострам костер, не замерзнут…

— То-то и оно, что молодые, — с сомнением в голосе возразил председатель. — Комсомольцы, да еще и под руководством Бухарова. Если б сейчас другая бригада работала — уже дома, наверное, отдыхали бы. А бухаровцы — они же в первую очередь о перевыполнении плана думают, а не о том, почему председатель за ними транспорт не шлет! А что я пошлю? Сани? Так ведь не пройдут по вырубкам!

— Ну так снаряди вестового. На лыжах пятнадцать верст за полдня отмахать можно. Им же главное получить команду сворачиваться, верно? А обратно и пешком добегут.

— Так и собираюсь сделать. Вот если и сегодня с трактором не выйдет — пошлю Красилова на лыжах. Он сейчас с твоим Колькой как раз над трактором колдует — пытаются мотор отогреть.

— А Колька тут с какого боку? — озадачился участковый. — Ему в своем «Светлом пути» делать нечего?

— А вот этого я у него не спрашивал! — осерчал председатель. — Он нынче утром забежал в контору, предложился, а я сейчас не в том положении, чтобы от добровольной помощи отказываться!

— Ладно, поезжай, Семен Семеныч, не морозь коня. Я попозже в гараж загляну, узнаю, как и что.

— Так, может, подвезти тебя? — смягчился председатель. — Чего по холоду таскаться будешь?

Но участковый уже переключил внимание на мальчишку, вприпрыжку перемещающегося через центр села. Вглядывался-вглядывался в замотанное шарфом лицо и наконец узнал.

— Галагура, ты?

— Драсьте! — снижая скорость, приглушенно отозвался мальчик, укутанный так, что в узкой щелочке между шапкой и шарфом видны были только глаза.

— Ты продолжай движение-то, не останавливайся, застудишься. В магазин? Вот там меня и дождись, разговор к тебе есть.

Под тяжелыми валенками участкового промерзшая земля, покрытая утоптанным, укатанным снегом, гудела, будто порожняя, будто не по центру села Денисов шел, а по гулкому белому бубну, оброненному каким-нибудь шаманом из древних остяцких легенд.

В небольших сенцах магазина участковый обмел валенки стоящим тут же веником и, прежде чем войти внутрь, снял шапку и пригладил еще довольно густые седые волосы. В тепле магазина щеки с мороза моментально запылали, намокли от растаявшего инея ресницы. Десятки запахов переплелись возле стоящих буквой «Г» прилавков — продуктового и промтоварного. От продуктового, справа, доносился аромат свежего хлеба и лаврушки, жареных семечек, табака и конфет; на промтоварном прилавке лежал отрез сильно пахнущего краской ситца, на полочке вдоль стены стоял ряд галош и сапог, и запах резины был таким же резким, как и отраженный в их черных глянцевых боках свет стоваттной лампочки под потолком. И еще один аромат витал над полками с товаром, над выскобленным полом и охапкой березовых дров — аромат вроде бы уместный, но весьма и весьма подозрительный своей концентрацией…

Паренек, которого окликнул участковый на улице, уже отоварился и теперь в ожидании предстоящего разговора послушно грелся возле раскаленного бока голландки с кульком леденцов в озябших розовых ладонях. Движением мохнатых бровей поздоровавшись с продавщицей, Денисов прогудел:

— Ну, доброго дня, Павлик Галагура.

— Драсьте, Федор Кузьмич!

— Жалоба на тебя имеется, Павка! — Денисов оглянулся на Раю, убедился, что та не подслушивает, но продолжил все же шепотом: — Ты чего же грохочешь-то день-деньской?

— И вовсе я не грохочу! — возмутился мальчишка.

— Вовсе? А что же мне тогда Агафоновы говорят? Неужели клевету сочиняют? Ай-ай-ай! Придется мне с ними разобраться!

— Погодите, Федор Кузьмич! — забеспокоился мальчик. — Вы меня не так поняли. Я сказал «не грохочу», но это не значит, что…

— Что? Что у них нет повода пожаловаться?

— Ну, в общем, да, — со вздохом признал Павлик. — Вы же знаете — я барабанщик в пионерской дружине!

— Знаю, Павка, слышал, как ты барабанишь на праздниках. И ловко, надо сказать, у тебя выходит!

— Вот! Видите? Вы говорите — «ловко», а они — «грохочешь, громыхаешь»!

— Ага! — сообразил участковый. — Тоись ты хочешь сказать, что претензию тебе предъявили, когда ты репетировал?

— Ну… — Галагура оттянул край шарфа, освобождая пухлые губы и подбородок. — Если уж совсем взаправду, то я не то чтобы репетировал… То есть Тимофей Петрович говорит, что руку нужно набивать постоянно, но мне барабан еще в одном деле помогает.

— Энто в каком же? Ну, ну, не хочешь — не отвечай. — Участковый незаметно усмехнулся. — А только кажется мне, что именно для энтого дела ты и купил монпансье, нет?

Мальчишка неловко всплеснул руками, едва не высыпав из кулька леденцы, покраснел и будто ощетинился.

— Вот и папка говорит, что вы всегда наперед все знаете, когда спрашиваете! — с обидой и упреком буркнул он.

— Эх, Павка, Павка! Лучшая защита — нападение? Вот что ты чичас на меня разобиделся? Разве я тебя в чем-то обвинил? Разве я сказал что-то такое, из-за чего нужно защищаться или нападать? — Денисов сокрушенно покачал седой головой. — Ну, купил парень однокласснице конфет — что ж в энтом плохого? Я другого понять не могу — барабан-то тут при чем?

Мальчишка молчал и угрюмо сопел, обдумывая ответ. Федор Кузьмич не торопил его, понимая, что в определенном возрасте есть вопросы, сформулировать ответы на которые трудно даже для самого себя. Отпустить бы его сейчас, не мучая, да нельзя жалобу стариков Агафоновых оставлять без внимания. Кабы одно только баловство с Павкиной стороны было — пожурил бы да запретил «громыхать». Но тут у человека — причина, и что с того, что человеку всего тринадцать лет от роду? Он в свои тринадцать чувствует острее, чем иные в тридцать три. Он, может, только того пока и не понимает, что гитара или аккордеон в этом его деле куда выгоднее барабана служили бы: девушкам, кроме леденцов, нравятся песни — душевные, негромкие, протяжные. Попробуй-ка изобрази такую под барабанную дробь! Вот потому-то гармонисты и гитаристы на любой вечерке нарасхват, а такие музыканты, как Павлик, — только на смотрах пионерской дружины…