Александр Светин - Anamnesis vitae. (История жизни).

— Иногда мне кажется, что ты старше меня раз в сто! — улыбнулся я.

— Кто знает, может и в самом деле так? У меня же паспорта нет! — ее глаза опять смеялись.

— Должен сказать, что для старушки ты очень даже ничего… во всех смыслах!

— Нахал! — она щелкнула меня по носу. — Но чертовски привлекательный!

— Ага… и сексуальный! — скромно добавил я.

— Да ну? Докажи!

Я и доказал…

Отдышавшись, она легонько царапнула меня ноготками по животу:

— Зверь!

— Сама такая! — выдохнул я.

Аля тихо засмеялась.

— Мы, наверное, забавно смотримся со стороны: лежим, пыхтим и обзываемся! — она положила голову мне на грудь. — Мне хорошо с тобой, Кот! Очень-очень хорошо! И не только телом.

— А мне — с тобой. Вот ведь совпадение какое! — счастливо улыбаясь, я глядел в потолок. Тревога прошла напрочь.

Она приподнялась и заглянула мне в лицо. Ее волосы щекотались.

— Кот, я тебе хочу сказать… — и запнулась.

— Что, Кошка?

— Нет, не сейчас. Завтра. Сначала мне кое-что надо будет уточнить, — передумала она.

— Ну вот, заинтриговала — и в кусты? Я же теперь мучаться буду. Не засну до утра.

Она улыбнулась:

— А ты и так не заснешь!

— Это почему же?

— А вот почему…

До утра я и в самом деле не заснул.

30 сентября, 12.40,

Кобельки, участковая больница

— Следующий! — крикнула в коридор Клавдия Петровна.

Поправила очки и с неимоверно деловым видом принялась проворно что-то писать в гигантском журнале приема.

Сначала в дверь вошел палец. Средний палец правой руки, нагло устремленный вверх. Я скрипнул зубами и начал было приподниматься…

Но следом за пальцем вошло все остальное. Выражение лица у хозяина перста было таким жалким, что мой гнев тут же улетучился. К тому же, присмотревшись, я понял, что привело ко мне страдальца:

— И давно это у вас? — поинтересовался я.

— Дня два назад началось, — шмыгнул тот носом.

— А сегодня всю ночь дергало, верно?

— Точно! А вы откуда…

— А панариции себя иначе и не ведут! — пресек я ненужные вопросы.

— Кто не ведет? — не понял болезный.

— Панариции. Так ваш гнойник на пальце по-научному зовется! — блеснул я эрудицией. — Резать надо!

— Да вы что?! — мужичок проворно спрятал руку за спину. И тут же взвыл от боли, видимо, зацепившись больным пальцем за штаны.

— Сегодня всю ночь не спали, верно? — уточнил я.

И усмехнулся про себя: мне тоже нынче спать не довелось, но чувствовал я себя несравненно лучше моего пациента. Диалектика!

— Не спал! — угрюмо подтвердил тот.

— От боли метались, не так ли? — с садистским удовольствием продолжал я.

— Метался, — согласился обладатель забинтованного пальца.

— Хотите продолжения?

— Не-ет! — с явным ужасом на лице взвизгнул пациент.

— Тогда резать! Новокаин переносите?

Мужик молча покивал головой. Отлично, клиент был деморализован и сломлен.

— Вот и замечательно. Сейчас быстренько обезболим и вскроем. Глазом моргнуть не успеете. Клавдия Петровна, проводите товарища в перевязочную.

Поглядев вслед удаляющемуся носителю пальца, я совершенно некстати вспомнил историю, происшедшую во время моей практики после четвертого курса в одной из городских больниц Нерограда.

А начиналось все примерно так же. В одно прекрасное утро в приемное отделение пришел страдальческого вида мужчина и предъявил дежурному врачу палец. С панарицием.

Врач, недолго думая, вызвал в приемное хирурга. Тот вскоре явился, осмотрел палец и, разумеется, предложил гнойник вскрыть. Со стороны пациента особых возражений не последовало, поскольку он всю ночь развлекался тем, что бегал по стенам и потолку от невыносимой, дергающей боли.

Дальше события развивались стремительно. Даже слишком.

Хирург завел беднягу в пустующую гнойную операционную, наложил на больной палец жгутик и принялся исправно обкалывать его новокаином. Обколов, взялся было за скальпель, но… с удивлением обнаружил, что бодренький доселе пациент бодрость свою как-то порастерял… Да и вообще, пришел в совершенно нетоварный вид: побелел, посинел и свалился без сознания на пол. А потом и вовсе дышать перестал.

Случилась у него аллергия на новокаин. Да не какая-нибудь крапивница, а полноценный анафилактический шок со всеми вытекающими…

Благо поблизости оказались реаниматоры. Прибежав на рев разочарованного хирурга, бригада быстренько закинула бездыханное тело на операционный стол (напомню, происходило все в операционной, это важно!) и принялась возвращать его к жизни.

Через какое-то время это им удалось. Пациент задышал, пришел в сознание и даже открыл глаза. Но лишь для того, чтобы тут же зажмуриться от ужаса.

Потому что огромная, весом в центнер, операционная лампа, висящая аккурат над столом, вдруг выкорчевалась со своего места и, вместе с изрядным куском потолка, обрушилась на грудь несчастного. Благо хоть реаниматологи успели затылки вовремя убрать…

Короче, наступило следующее утро. Клиент приходит в себя в реанимации. И начинает медленно, но верно сходить с ума. Всего лишь от осознания того, во что он превратился:

— изо рта торчит трубка, подсоединенная к ритмично пыхтящему аппарату;

— под правой ключицей образовалась дырка, из которой тоже торчит трубка (но поменьше первой!), куда что-то там капается. Грудь и правая рука почему-то в гипсе;

— все тело жутко болит, будто по нему прошло на водопой стадо слонов;

— и наконец, над всем этим торчит распухший палец свободной руки. Все с тем же гнойником. Что характерно — невскрытым.

Вот это называется — зайти пальчик полечить…

В этот раз, к счастью, все обошлось. Я быстренько вскрыл панариций, поставил дренаж и отпустил осчастливленного туземца домой. А сам пошел рыться в архивах.

Уже через час я понял, что наши подозрения в отношении Марии Глебовны были отнюдь не беспочвенны. Все женщины из печального списка наблюдались у нее. За исключением Смуряковой — но это исключение мы уже обсудили.

Закрыв последнюю карту, я откинулся на спинку стула и прикрыл глаза. Действительность с каждым днем становилась все мрачнее и мрачнее. Вот, теперь еще и агент врага обнаружился в наших рядах!

Мария Глебовна… вот уж никогда не подумал бы, что она может как-то быть связана с убийцей. Милейшая женщина, одинокая и немного взбалмошная. Никакого зла в ее поступках, как ни пытался, я найти не мог. Но факты — упрямая вещь.

Вот они, факты, передо мной. Шесть тонких книжек с фамилиями погибших женщин на обложках. И, соответственно, шесть (как минимум!) детей, так и не увидевших солнца. Целое кладбище раскинулось на моем столе. Страшное зрелище.

— Можно, Пал Палыч? — в дверь заглянула Клавдия Петровна.