Александр Светин - Anamnesis morbi. (История болезни)

Я выругался про себя: то ли у Симакина дефект дикции, то ли у меня дефект слуха. Ладно, потом разберемся. Мы вихрем влетели в искомую палату.

Первое, что бросилось в глаза — ритмично двигающаяся симакинская спина в промокшем насквозь халате. Коллега делал массаж сердца, видимо, уже давно.

— Петрович, замени! Клара, маску, гармошку, клинок! И готовь подключичку. — Я выхватил из рук сестры дыхательный набор и присел у головы умирающего… умирающей! Вика!

— Пал Палыч, вы что? — окрик Клары вывел меня из оцепенения.

Я запрокинул Викину голову и прижал к ее лицу маску.

— Петрович, стоп! — Коллега прекратил массаж. Я сделал гармошкой вдох. — Давай дальше. На «пятнадцать — раз».

Петрович кивнул и начал бормотать отсчет. Клара быстро раскладывала все необходимое для интубации. На счете «пятнадцать» Петрович остановился. Я сделал еще два вдоха и схватил поданный Кларой ларингоскоп. Так, язык отжать, надгортанник вверх… вот она, гортань. Скверно, ах как скверно! Из гортанной щели выползала розовая пена. Отек легких!

— Трубку!

Клара вложила мне в руку интубационную трубку. Я аккуратно ввел ее в трахею, подсоединил гармошку и начал вентиляцию. Сестра раздула манжетку и зафиксировала трубку.

— Петрович, что с ритмом?

Он прижал «утюги» к груди Вики. На мониторчике дефибриллятора беспорядочно заплясала зеленая змейка.

— Фибрилляция! Заряд!

Мерзко, с нарастающей амплитудой, завыл звуковой индикатор зарядки и через три секунды умолк.

— Отошли!

Я поспешно убрал руки.

— Разряд!

Викино тело выгнулось дугой. Змейка на мониторе продолжала судорожно извиваться. Петрович чертыхнулся, отбросил «утюги» и продолжил массаж.

— Все готово для подключички! — Клара времени зря не теряла.

Я отложил гармошку и в несколько движений установил катетер в подключичную вену.

— Лидокаин, восемьдесят.

Клара стремительно отламывала ампулам головки. Петрович опять схватил «утюги». Раздался знакомый вой зарядника. Я качал гармошку, тщетно пытался нащупать левой рукой пульс на сонной артерии и отрешенно смотрел на Вику.

«И это все, что я любил…» — невесть откуда пришла на ум цитата.

Происходящее носило совершенно сюрреалистический характер. Нет, все было привычным: клиническая смерть, реанимация, четкие действия по устоявшемуся алгоритму… вот только тело, которое мы терзали в попытках вернуть к жизни, принадлежало Вике… а когда-то и мне. И это было насквозь неправильным…

— Отошли! Разряд!

Мгновенная пронизывающая боль вонзилась в левую руку, так и не нашедшую пульс на шее Вики. Сильнейший удар отбросил меня от нее. Боль горячей лавиной пронеслась по всему телу, заставив сердце судорожно сжаться. Я удивленно посмотрел на Петровича, беззвучно что-то кричавшего, попытался вдохнуть, чтобы ему ответить… и не смог. А потом наступила холодная темнота.

Когда и где — непонятно

Существо больше всего напоминало Чебурашку, изрядно пополневшего и заточившего себе уши напильником под острый угол. При этом псевдо-Чебурашка лишился своей привычной мохнатости, зато обрел грандиозный панковский ирокез рыжей масти. Ирокез задорно торчал между заостренными ушами и ритмично подергивался: существо что-то старательно жевало. Одето оно было как-то по-крестьянски, в длинную, почти до пяток грубую холщовую рубаху. Очень похоже, что домотканую. Неведомая зверушка сидела в ногах моей кровати и болтала босыми пятками в воздухе.

Стоп. Я увлекся изучением странного гостя и не сразу понял, что нахожусь в родной реанимации… только вот по другую сторону баррикад, так сказать. Я лежал на койке в нашей «люксовой» десятой палате (вся люксовость которой сводилась лишь к ее одноместности). Под правой ключицей у меня торчал катетер, в него что-то там капалось. Ба, даже к монитору подключили! Ну-ка, что там у нас? Синусовый ритм, отлично, поживем пока. А что это у меня грудь так саднит?

Я попытался рассмотреть, что там. Худшие подозрения оправдались: на коже красовались два круглых свежих ожога геометрически-правильной круглой формы. Итак, все ясно: я зазевался и не убрал руки, меня шарахнуло парой-тройкой тысяч вольт, и я немножечко умер… А коллеги вернули меня в наш мир… при помощи не вполне эстетичных и приятных, но зато чертовски эффективных способов.

Ладно, с этим определились. В принципе теперь появление странного существа на моей кровати становится вполне объяснимым. Галлюцинация. Простой, незатейливый такой глюк. Вызванный преходящей гипоксией головного мозга во время клинической смерти. Глюки, как известно, бывают разные. Самый распространенный в народе (особенно после праздников) — маленькие зеленые человечки. Мой глюк был эксклюзивным: во-первых, человечком его назвать сложно, во-вторых, он не зеленый, а скорее цвета кофе с молоком, в-третьих, не такой уж и маленький… метр точно будет… может, чуть больше.

— Один метр, семь сантиметров! — произнес глюк, прекратив жевать.

Я вздрогнул. Галлюцинация оказалась не только зрительной, но и слуховой, даже вербальной. Сколько же времени я пробыл в клинической смерти?

— Двадцать две минуты и сорок четыре секунды, — немедленно ответил глюк и уселся поудобнее.

На меня уставились два огромных синих глаза. Глюк откровенно меня изучал, наклоняя большую голову с ирокезом то к правому плечу, то к левому. Его брови вопросительно поднялись домиком. В мимике активно участвовали уши, то сворачиваясь в трубочки и вновь разворачиваясь, то волнообразно изгибаясь.

Я понял, как мне нехорошо: галлюцинация не только была невероятно четкой, она еще и вполне связно разговаривала, отвечая на невысказанные вслух вопросы.

— Слушать мысли — дело нехитрое. И вовсе я не глюк! — сварливо заявило существо.

— А кто же ты? — С трудом, но я обрел-таки дар речи. В горле подозрительно запершило, похоже, коллеги меня еще и интубировали. Ай, молодцы!

— Я — Хранитель Улья! — гордо заявил бывший глюк и подбоченился короткими ручками.

Я переспросил:

— Хранитель улья? Пасечник, что ли?

— Сам ты пасечник! — существо, похоже, всерьез обиделось. — Я — Хранитель Улья! Это должность такая… и звание. Почетное, между прочим!

— А имя-то у тебя есть, Хранитель?

Существо задумалось и озадаченно почесало ушами брови:

— Имени нет. Меня как-то все Хранителем зовут… Так всегда было.

Я попытался оценить свое психическое состояние. Врач-реаниматолог, сорока трех лет от роду, скептик и циник, валяется на койке в собственном отделении и мило беседует с неким существом странного вида, говорящим человеческим голосом, размахивающим ушами и называющим себя Хранителем Улья без имени. Да психиатры меня с руками оторвут…