Андрей Васильев - Отдел 15-К

— Договор заключен — немедленно сказал Герман, и тут же в пол что‑то гулко стукнулось, да и с потолка полетела вниз какая‑то труха.

— О, услышали договор — сказал призрак старичка с торчащей из ушей ватой — Быстро!

В этот момент в помещении снова стало людно — вернулись призраки, явно взбудораженные увиденным.

— Он почти выпил ее душу — сказал прыщавый юноша — Еще бы чуток — и все.

— Девка где? — перепугался Герман — А?

— На улице мы ее положили — ответил юноша — На лавочку пристроили. Как мы ее через стену‑то, сам посуди? И так чуть на глаза людям не попались, когда ее из логова фон Грозена вытаскивали.

— Вы, оба — пулей к ней — приказал Герман своим коллегам — Нашатырь там, гематоген! Зая, ты же с собой в сумке всегда аптечку носишь?

— А ты? — Вика сразу скользнула за дверь, правда перед этим шепнув какие‑то слова, Колька же задержался, вопросительно глядя на товарища.

— А у меня тут еще дело есть — Герман криво улыбнулся — Не так ли, бургомистр? Он, дружище, сам мараться не захотел, потому оставил эту приятную работу мне.

— А коли и так, то что же? — отозвался бургомистр — Надо паршивую овцу прирезать, мне это невместно, а тебе… Ты договор хотел? Ты его получил, так будь любезен и со своей стороны сделать к нам шаг навстречу.

В этот момент с помещении стало совсем холодно, и Колька увидел картину, которая его совсем уж обескуражила.

Несколько призраков втащили в него своего собрата, причем последний выглядел куда презентабельней остальных. Не такой прозрачный, даже вроде как с неким подобием румянца, и одет не так затрапезно. Встреть его Колька на улице ночной порой — за живого бы принял.

— Ишь, как отъелся — бургомистр скривился — То‑то я тебя давно не видел, фон Грозен, а то бы сам раньше сообразил, с чего такие перемены.

— Не успел я сбежать — посетовал фон Грозен, озираясь — Жаль. Ну, и что вы со мной сделаете? Запихнете в железный сундук? В колодец отправите? Я же все равно выберусь, раньше или позже.

— Да нет, у нас другие планы — бургомистр — призрак глянул на Германа — Ну, где твое серебро? Я же его с первой секунды чую. Прикончи его — и договор вступит в силу.

— Это не по закону! — забился в судорогах фон Грозен, по телу его, и лицу пробежали судороги, похожие на помехи в телевизоре — Смертному меня отдать хотите, чтобы навеки? Нельзя так!

— Иди — негромко приказал Герман Кольке — Давай, давай. И ступайте к нашему транспорту, там меня ждите.

Когда Колька передал его слова Вике, та спорить с ним не стала, только на дверь, ведущую в лавку, глянула с беспокойством.

— Ничего не помню — сетовала тем временем очень бледная девушка, которая сидела рядом с ней на лавочке — Помню, что с каким‑то мужчиной познакомилась, он все еще восхищался моей красотой и все мое имя хотел узнать, а дальше… Как отрезало.

— Ну и ладно — успокаивающе произнесла Вика — Главное — все закончилось хорошо. А теперь — пошли к нашему микроавтобусу, мы вас домой отвезем.

Девушка оказалась на редкость покладистой, не стала сопротивляться и спорить, покорно дошла до транспорта, влезла внутрь и прикорнула около окна.

— Здорово он ее — негромко сказала Вика — Еще полдня — день и все.

— Так он за это и ответит — немного мстительно ответил ей Колька — Сейчас его Герман…

— Плохо, что Герман — поморщилась Вика — Очень плохо, что Герман. Не дело смертному приводить в исполнение приговор, вынесенный призраками. Да еще и залоговый, они же его не — смерть как обеспечение договора выставили.

— Как все непросто — посетовал Колька — Я, наверное, никогда в этом всем не разберусь.

— Разберешься — вздохнула Вика — Куда ты денешься.

Герман появился минут через десять, бледный и злой. Не говоря ни слова, он полез за руль и молчал всю дорогу, спросил только у сонной девушки, куда ее отвезти.

Колька и Вика тоже помалкивали, понимая, что оперативник не настроен на обсуждение того, что произошло в лавке после их ухода.

Да Кольке было и не до того — от тряски у него снова заныл зуб, да так, что у здания отдела он из микроавтобуса даже не вылез, а выполз, причем морально сломленный и готовый пойти к врачу, если он, конечно, еще принимает в этот поздний час.

— Эк тебя скособочило — послышался старушечий голос, и из темноты переулка появилась сгорбленная невысокая фигурка с клюкой в руке — Да, крепко тебя Смутница зацепила своей дланью. Где болит‑то — сверху, снизу?

— Сверху — просипел совсем уже ничего не соображающий парень, и даже не удивился, когда дряхлая на вид старушка неожиданно ловко и сильно цапнула его пальцами за лицо, за щеку, и забормотала что‑то неразборчивое. Колька расслышал только пару слов, вроде как 'Алатырь' и 'отпусти'.

Спустя полминуты челюсть свело сумасшедшей, даже по сравнению с недавней, болью, после щеку и десну как будто опалило жаром и все закончилось. В смысле — боль ушла, как будто ее и не бывало.

Колька, не веря в это, лязгнул зубами — никаких последствий.

Он уставился на старушку, которая трясла руками над цветочным газоном, гордостью Аникушки, который лично сажал в нем цветы.

— Спасибо вам, бабушка — истово сказал он — Если бы не вы…

— С чего это такая доброта? — раздался холодный голос Германа, оказывается он стоял все это время неподалеку, держа руку за отворотом куртки — Вот так, без просьбы, да еще и бесплатно?

— Да сто лет мне ваша доброта сдалась — сварливо ответила старушка — Попросили за вашего парня. Племяшка моя попросила, говорит — страдает он очень, жалкое ей, вишь, этого недотепу стало. Ну, как не крути — родная кровь, сестрицы моей отродье. Собралась вот, поехала. Видать, по нраву он ей пришелся.

— А как зовут вашу племянницу? — оживился Колька.

— Зовуткой — хмыкнула старушка и шустро скрылась в темноте.

— Вот так так! — закхекал Герман — Сдается мне, что кто‑то пришелся по нраву ведьме. Ну, парень, я тебе не завидую теперь…

Вика же только с жалостью посмотрела на Кольку, который стоял и глупо улыбался, покачала головой и пошла ко входу в здание отдела.

Колька любил летние ночи окрепшего лета. Он с детства обожал этот особый аромат ночного города, ему нравился запах асфальта, отдающего накопленное за ночь тепло, шелест листвы, которая уже порядком припорошена пылью, но все еще бодрится, трепыхается, как бы говоря — 'Хотя я и городское дерево — но все же дерево!'

Правда, в его родном Саранске по ночам было еще и тихо, а Москва никогда не спала, но и это было Кольке по душе.

Да оно и понятно — он давно уже влюбился в ночную Москву, этот город днем и ночью был абсолютно разным. Днем это была чопорная красотка, катающаяся на дорогом автомобиле и помахивающая платиновой кредиткой, ночью же она превращалась в шалую девчонку, с рюкзаком за плечами, с пирсингом в носу, в пестрой одежде и с пакетиком кокса в носке.