Энн Райс - Дар волка. Дилогия (ЛП)

Сначала он решил, что это ему приснилось, но вой повторился.

Кто угодно решил бы, что это волк, но он-то знал, что это не так. Совершенно точно — это выл морфенкиндер, и в его голосе слышались горестные интонации, которые не смог бы воспроизвести ни один зверь.

Он сел. Ему никак не удавалось определить, кто именно из морфенкиндеров издал эти звуки и почему.

Звук раздался вновь — продолжительный заунывный вой, от которого на руках Ройбена снова полезла шерсть.

Волки воем переговариваются друг с дружкой, так ведь? Но мы же на самом деле вроде бы не волки… Мы и не люди, и не животные. И кто же из нас стал бы издавать такие странные тоскливые звуки?

Он снова опустил голову на подушку, избавился от шерсти и попытался отрешиться от окружающего мира.

И снова услышал тот же вой — чуть ли не скорбный; его, кажется, переполняли боль и мольба.

В последний раз Ройбен услышал вой, когда почти заснул и окунулся в сновидения.

Он видел сон. Сон, от которого он даже во сне пришел в растерянность. Он увидел Марчент в каком-то доме среди леса, старом доме с ярко освещенными комнатами, полными людей, которые то и дело входили и выходили. Марчент, непрерывно рыдая, разговаривала с теми, кто окружал ее. Она безостановочно плакала, и Ройбен не мог вынести страдания, звучавшего в ее голосе, написанного на ее запрокинутом лице, когда она, бурно жестикулируя, разговаривала с этими людьми. А те, похоже, не слышали ее, не обращали на нее внимания и не желали ей отвечать. Он не мог ничего разглядеть толком. Потом Марчент вскочила, ринулась прочь из дома и побежала босиком, в разорванной легкой одежде, по холодному мокрому лесу. Колючие кусты царапали ее босые ноги. А вокруг нее угадывались в темноте расплывчатые, теневые фигуры, которые постепенно догоняли ее. Ройбен не мог вынести этого зрелища. Он бежал следом, и ему было очень страшно. Потом картина изменилась. Она сидела на краю кровати Феликса, той самой кровати, в которой они когда-то спали, и снова плакала, а он что-то говорил ей, но что — сам не знал; все происходило так быстро, что он чем дальше, тем меньше понимал, а она говорила: «Я знаю, знаю, но не знаю как!» А он чувствовал, что не может больше переносить эту боль.

Когда он проснулся, в окно вливался серый, холодный, как лед, утренний свет. Сновидение рассыпалось, будто было сделано из быстро тающей наледи на оконных стеклах. В памяти вновь возник образ девочки, маленькой Сюзи Блейкли, а следом за ним неприятная мысль о том, что ему придется держать ответ за сделанное перед Почтенными джентльменами. Интересно, эта история уже попала в новости? «Человек-волк вновь наносит удар». Он неохотно выбрался из кровати и, вернувшись мыслями к Марчент, поплелся в ванную.

7

Вызовы на своем телефоне он проверил, только когда начал спускаться по лестнице. Там оказались текстовые сообщения от матери, отца и брата — одинаково короткие и слово в слово совпадающие одно с другим: «Позвони Селесте».

Интересно, что же ей все-таки надо?

Еще не дойдя до кухни, он услышал непривычные звуки, как будто Феликс и Маргон спорили. Нет, пожалуй, не просто спорили, а ругались друг с другом на незнакомом Ройбену древнем языке и заметно повышенных тонах.

Замешкавшись в дверях, Ройбен убедился, что так оно и есть. Побагровевший Маргон чуть слышно, но яростно втолковывал что-то откровенно разъяренному Феликсу.

Ройбену стало страшно. Он понятия не имел, что происходит, но счел за лучшее повернуться и уйти. И раньше он не мог выносить, когда Фил и Грейс начинали по-настоящему ссориться, и, положа руку на сердце, вообще не переносил чьих-то ссор в своем присутствии.

Он направился в библиотеку, уселся за стол и набрал номер Селесты, недовольно думая при этом, что, пожалуй, она последний человек на свете, с кем ему хотелось бы говорить. Может быть, если бы он не так боялся ссор и разговоров на повышенных тонах, то давным-давно избавился бы от Селесты раз и навсегда.

Услышав голос, записанный на автоответчике, он сказал:

— Это Ройбен. Ты хотела поговорить? — и нажал отбой.

Подняв голову, он увидел перед собой Феликса с большой чашкой кофе. Теперь Феликс выглядел совершенно спокойным.

— Это тебе, — сказал он, поставив чашку на стол. — Позвонил своей прежней возлюбленной?

— Благие небеса, она и до вас добралась? Что случилось?

— Это важно, — сказал Феликс. — Чрезвычайно важно.

— Кто-то умер?

— Наоборот. — Он подмигнул и улыбнулся, не в силах сохранять серьезное выражение лица.

По обыкновению он оделся в строгий шерстяной костюм от хорошего портного, тщательно причесал темные волосы и, судя по всему, был готов ко всему, что может нести с собой предстоящий день.

— Вы об этом спорили с Маргоном, да? — неуверенно спросил Ройбен.

— О нет, совершенно о другом. Не думай об этом. С несравненным Маргоном я разберусь сам. А ты все-таки позвони Селесте.

Телефон зазвонил, и Ройбен сразу же ответил. И, как только Селеста произнесла его имя, он понял, что она плачет.

— Что случилось? — спросил он, стараясь вложить в голос как можно больше сочувствия. — Селеста, в чем дело?

— Знаешь, Солнечный мальчик, ты мог бы ответить и пораньше. Я звоню тебе уже несколько дней.

Ему это говорили уже многие, и уже много раз он вынужден был виновато просить прощения, чего сейчас ему вовсе не хотелось делать.

— Извини меня, Селеста. В чем все-таки дело?

— Ну… в общем, я приняла решение, и кризис преодолен.

— О чем ты?

— О браке с Мортом, — ответила она. — Потому что хотя ты, Солнечный мальчик, и спрятался в своей башне из слоновой кости, но твоя мать согласилась взять ребенка себе. Это помогло решить проблему. И конечно, то, что я отказалась делать аборт, невзирая на то, что мой первенец будет сыном бездельника, у которого только ветер в голове.

От потрясения Ройбен лишился дара речи. Что-то вспыхнуло в нем, что-то близкое к состоянию истинного счастья, которое ему вряд ли доводилось когда-нибудь испытывать, но он не смел надеяться — пока еще не смел.

А она продолжала говорить.

— Я думала, что все обойдется. Что тревога ложная. Потому-то и не стала ничего говорить тебе. Ничего не обошлось. Так что я сейчас на четвертом месяце. Это мальчик, совершенно здоровый. — Она перешла к разговору о женитьбе, и о том, каким замечательным оказался Морт, и о том, что Грейс уже вызвалась взять в больнице годичный отпуск, чтобы сидеть с ребенком. Что Грейс — лучшая в мире женщина, потому что готова ради этого бросить все на свете, и что Грейс — изумительный хирург, и что Ройбен никогда не был в состоянии понять и оценить, насколько ему повезло, что у него есть такая мать, как Грейс. Что Ройбен вообще ничего не ценит по заслугам и никогда не ценил. Потому-то он не отвечает никому на телефонные звонки и электронные письма и спрятался в «поместье», как будто настоящего мира вовсе не существует… — Ты самый эгоистичный и испорченный тип из всех, кого я только знала, — сообщила она, повысив голос, — и, честно говоря, меня от тебя уже тошнит. От того, что тебе все прямо в руки падает. Например, этот самый особняк. От того, что тебе нет никакого дела, что происходит, и что разбираться с последствиями твоих глупостей всегда приходится кому-то другому…