Энн Райс - Дар волка. Дилогия (ЛП)

Он опустился перед Кристиной на колени и посмотрел ей в глаза.

— Вот только, моя милая, тебе все-таки придется разрешить мне позвонить твоей маме. Мы обязательно должны сообщить ей, что ты жива и здорова.

Она кивнула, открыла маленькую сумочку из лаковой кожи, вынула айфон, набрала номер матери и передала телефон Ройбену.

Оказалось, что Лоррейн уже сама ехала в Нидек-Пойнт и молилась, чтобы ее надежда сбылась и Кристина оказалась там.

— Это я во всем виновата, мистер Голдинг, — сказала она с таким же приятным, напевным акцентом, как и у дочери. — Умоляю простить меня. Я скоро приеду и заберу ее. Я обо всем позабочусь.

— Миссис Мейтленд, называйте меня просто: Ройбен. Когда вы приедете, мы обязательно поужинаем вместе.

Тем временем ситуация вокруг Джима становилась все напряженнее.

Снова позвонила Грейс и сообщила, что в епархии всерьез забеспокоились и признались ей, что понятия не имеют, где может находиться Джим. Никогда еще отец Джим Голдинг не исчезал подобным образом. Позвонили в полицию. Шестичасовые выпуски газет должны были выйти с фотографией Джима.

У Ройбена оборвалось сердце.

Чтобы ответить на звонок, он ушел в оранжерею, где был погашен свет, теперь и сидел там за мраморным столом в обществе Элтрама и Фила.

В белой эмалированной франклиновой печи, как всегда, горел огонь да по сторонам мигали огоньки множества свечей.

Элтрам вдруг, не говоря ни слова, поднялся и вышел; очевидно, он хотел предоставить отцу с сыном возможность поговорить с глазу на глаз.

Ройбен снова набрал номер Джима. Он намеревался рассказать обо всех последних событиях, даже, если придется, наговорить свой рассказ на автоответчик. Но автоответчик не включился. Он вообще не включался ни разу за все время, прошедшее с момента исчезновения Джима.

Фил предложил рассказать Грейс о Лоррейн и детях. Ройбен с ним не согласился: Джим должен был узнать обо всем первым.

— Только бы с ним ничего не случилось, только бы…

— Послушай, — перебил его Фил, — ты сделал все, что мог. Ты ездил в Кармил, но не нашел его там. Если до завтра о нем не будет никаких известий, тогда расскажем матери. А пока что пусть все остается в руцех Божиих.

Ройбен покачал головой.

— Папа, а что, если он что-нибудь сделает с собой? Что, если он запасся спиртным, закрылся в каком-нибудь паршивом отельчике в Кармиле и запил? Сам же знаешь, что очень многие кончают с собой по пьяному делу. Неужели ты не понимаешь, что происходит? Он попросил меня избавить его от этого негодяя Блэнкеншипа. Ко мне он обратился только потому, что никто другой не смог бы ему помочь. А теперь его страшно терзает совесть. А эти детишки… ведь он же уверен, что убил в утробе нерожденного ребенка Лоррейн! Для Джима это не просто вина, а вина непростительная, неискупаемая. Ему необходимо узнать об этих детях, обязательно!

— Ройбен, я никогда не верил в затасканный афоризм, что, дескать, что ни делается, то все к лучшему, — возразил Фил. — И в чудесные совпадения тоже не верил. Но если действительно ситуация может сложиться по воле Господа, то у нас именно такой случай. Он сейчас в глубочайшем кризисе, и тут появляются эти детишки…

— Но, папа, это обернется к лучшему только в том случае, если он узнает о детях, прежде чем сотворит с собой что-нибудь.

В конце концов Ройбен попросил оставить его одного. Ему надо было в одиночестве обдумать все происходящее. Конечно же, Фил его понял и вызвался пойти посмотреть, как дела у Кристины. А все решения, сказал он, пусть принимает Ройбен.

Ройбен положил руки на мраморный стол и уронил на них голову. Он молился. От всей души он молил Бога позаботиться о Джиме. Он молился вслух:

— Господи, прошу тебя, сделай так, чтобы он решил расплатиться своей жизнью за то, что я сделал. Сделай так, чтобы это не сломило его. Умоляю, верни его нам и его детям.

Он откинулся в кресле, не открывая глаз, и стал молиться громким шепотом, отчаянно пытаясь вложить в них веру.

— Я не знаю, кто Ты и каков Ты, — шептал он. — Я не знаю, нужны ли Тебе молитвы и прислушиваешься ли Ты к ним. Я не знаю, с Тобой ли теперь Марчент, и не знаю, может ли она или любая другая сущность или сила между землей и небом предстательствовать перед Тобой. Я очень боюсь за брата. — Он пытался думать, думать и молиться и делать и то и другое вместе. Но каждый раз он обязательно запутывался.

В конце концов он открыл глаза. В свете мерцающих свечей, игривого огня было хорошо видно, как из объемной тени, сгустившейся под потолком, изредка падали пурпурные лепестки орхидей. Внезапно его охватило ощущение покоя, как будто кто-то пообещал ему, что все закончится хорошо. На мгновение ему показалось, что он здесь не один, хотя он не мог сказать, откуда возникло это ощущение. Несомненно, кроме него, среди черных стекол, ограничивающих просторную полутемную оранжерею, не было никого. Или все-таки кто-то был?

Около семи часов к парадной двери подъехали Лоррейн и Джейми. К тому времени всем Мейтлендам подготовили спальни с фасада и в восточной части дома.

Лоррейн оказалась чрезвычайно привлекательной, высокой, худощавой женщиной — пожалуй, даже слишком худой — с узким очень приятным лицом. При виде таких лиц кажется, что их обладатели ни в коей мере не подвержены коварству или злым умыслам. Полные жизни глаза, большой рот. Она была одета в определенно винтажный костюм из шелкового гро-гро цвета слоновой кости с накладными карманами из черного бархата. Длинные прямые белокурые волосы она носила распущенными, по-девичьи, и они свободно ниспадали на плечи. Шляпы на ней не было.

Кристина сразу бросилась в объятия матери.

Рядом с ними стоял Джейми — в синем пиджаке и серых шерстяных брюках, около пяти футов и четырех дюймов ростом и уже очень походивший на взрослого мужчину. Он был белокур, как мать, коротко подстрижен по моде студентов Лиги Плюща

[13]

, но его сходство с Джимом сразу бросалось в глаза, в том числе и ясный, немного задиристый взгляд. Он, не раздумывая, протянул Ройбену руку.

— Очень приятно познакомиться с вами, сэр, — светским тоном произнес он. — Я иногда читаю ваши статьи в «Обзервере».

— И мне тоже очень приятно, Джейми, — ответил Ройбен. — Ты даже представить себе не можешь насколько. Милости прошу вас обоих пожаловать в дом.

Лиза и Фил тут же пригласили детей с собой, явно для того, чтобы дать Ройбену возможность перемолвиться с Лоррейн наедине.

— Да, мои дорогие, идите пока с мистером Голдингом, — сказала Лоррейн. — Профессор Голдинг, вы, конечно, не помните меня, но мы как-то встречались в Беркли…

— О, прекрасно помню, — перебил ее Фил. — Вечеринка в саду у декана. Мы с вами беседовали о поэзии Уильяма Карлоса Уильямса и о том, что он был не только поэтом, но и практикующим врачом. Я очень хорошо помню тот разговор.