Ника Ракитина - ГОНИТВА

А как совет закончился, пан Залусский отозвал Гайли в сенцы и пристал снова:

– Объясни ей, панна матухна, девицы в войске не нужны. А то парни, как кочеты, вьются, порубать друг друга али постреляться за ясные очи готовы. Я уж их еле держу. А для нас дисциплина – главное.

Гайли мимолетно позавидовала простушке Цванцигеровне, хотя зависть – смертный грех. За Франю парни готовы на двубое биться или в сено завалить, а на Гайли- гонца косились, как на писаную торбу, приседали и кланялись. Потом вроде пообвыклись, когда она к костру садилась и кашу наворачивала из одного котелка. Но как глянут на звездочки у нее на лбу – сразу и задумаются.

– А раненых лечить?

– Так в любом фольварке любая черная панна [58] Черная панна – во время восстания шляхтянки, несмотря на репрессии, носили траур по погибшим за это возьмется. Да пойми ты, недосуг мне малолетку сторожить! А как убьют? Или того хуже… – усач заполыхал. – Какие раненые. Она ж в бой рвется. Тебе я не указ, но убери ее!! Под любым благовидным предлогом убери. Так не уйдет.

Кароль занимал собой все пространство сеней – заматеревший с возрастом, широкоплечий, огромный. Пах потом и кожей амуниции. И на мгновение Гайли захотелось припасть к нему, ощутить защиту. Еле удержалась. Хорошо, что в темноте не видно выражения лица.

– Боюсь я за нее, как за дочку, боюсь. Я ж не первый год воюю. Хватало и крови, и грязи. Но зверства такого… Чтобы живцом по горло закапывать, или… – он замялся, – срам отрезать и повешенным в рот совать… Спиной повернуться боюсь, чтобы свои крестьяне вилы не воткнули. А то очнусь. Не в чистилище и не в преисподней – призраком на болоте.

Гайли насмешливо приподняла брови.

– Не веришь? Ей Богу, не лгу. Что у меня, глаз нет? Пленных, – Залусский почесал затылок, – раньше жалели, последним делились, хоть сами с голоду сапоги варили… А тут ворон ворону глаз клюет. Навьи среди дня бегают. Странная война…

Попрощавшись, махнув шапкой с седла, Кароль Залусский увел отряд к Случь-Мильче и дальше, как договаривались – перерезать Блауено-Двайнабургскую железную дорогу, сесть на ней и держаться, сколько возможно, пока Гелгуд с Хлоповским станут брать столицу. А для Гайли и Цванцигеров начинался отвлекающий маневр, кусочек бесконечной партизанской войны: засады, атаки, мгновенные исчезновения, форсированные марши, сидение в лесах и трясинах, все неудобства полевой жизни. Рядом с которыми не то что Вильня, банька среди заснеженного леса казалась сказочной, как и возможность поесть горячего и обогреться у костра. А реальными были комарье, сырость, непролазная грязь, снесенные паводком мосты, буреломы, безостановочные переходы и севшая на пятки погоня. И необходимость огрызаться, все время доказывая врагу, что ты сильнее, чем на самом деле. Напряжение всех сил, помноженное на разведчицкие таланты Симарьгла и способности гонца , долгое время помогали лисовчикам уходить от преследования и избегать ловушек, но так не могло длиться бесконечно.

Партизаны устали. Устали так, что спали на ходу, и штуцера не выпадали из рук лишь по прихоти наброшенного на плечо ремня.

Через неделю бесконечного похода инсургентам показалось, что они достаточно оторвались от настигающих Ширмана и Сулимы. Охромели и кони и люди, много было раненых, и когда на третьем часу после полудня добрели до Приставян, тех самых, где с месяц назад Цванцигеры таскали воду, решено было остановиться. Раненых разместили по избам, кузнец встал за походную наковальню, которую возили в обозе с другими нужными и полезными вещами. Большая часть отряда разбила лагерь в лесу южнее хутора, где среди зарослей и оврагов удобно было держать оборону. Студенты устроились в чернолесье рядом с болотом, из которого выползли несколько часов назад. Коней пустили пастись, не расседлывая, в дефиле между хутором и холмом, торчащим посреди поля. Два деятка охотников залегли на лысой вершине.

О холме этом успели поведать разное. То ли князь, вздурившись на спевшего ему не по нраву гусляра, велел похоронить того живцом и насыпать сверху курган. Не то княжна полюбила этого самого гусляра – вовсе не седобородого старца, а мужчину в цвете лет или даже юношу, и вместе с ним насыпала могилу над не вынесшим адюльтера отцом… Цванцигеры шутили, что призови они сюда дядю Адама, ярый археолог мгновенно докопался бы до истины. Но сегодня на лысой вершине маячил конный дозорный, и солнце блестело на серебряном боку сигнального рожка.

С холома было видно далеко – зеленеющая озимь между хутором и лесом, синие латки люпина, сизые картофельные рядки. Позади же – крыши, прячущиеся в густых кронах яворов и тополей. За Приставянами ручей, обозначенный полосой густых кустов, изгороди, выгоны, заросли вербы, ольхи, волчьего лыка и рябины, смыкающиеся с корабельным бором на юге и болотом на севере.

В общем, диспозиция показалась удобная, куда более удобная, чем необходимость всем запереться на маленьком хуторе: проселок, по которому должны были подойти немцы, оказывался в клещах перекрестного огня. Учитывая трофейное оружие, каждый из стрелков мог без задержки высадить в них по четыре набоя. И сразу за этим – контратака конницы. План считался почти гениальным, но, как и всякий другой план, стал первой жертвой боя.

Около пяти вечера со стороны бора тревожно захлопали выстрелы. Кто стреляет, с болота видно не было. Зато хорошо были видны пронесшиеся из леса на хутор конники.

– Штуцеры! – скомандовал Леон Потоцкий.

По цепи студентов пронеслось:

– К оружию!!

Залязгали затворы. Далеко в кустах позади и вокруг захрустели ветки – отряд спешно разбегался по номерам.

Леон подполз к девушкам:

– Кто стреляет?

Гайли, не успевшая толком проснуться, пожала плечами. Франя потерла глаза:

– С юга дозор гнал. Вроде бы…

– Кохановский! Ян! В деревню духом, спроси в штабе распоряжения.

Проводив его взглядом, они замерли в ожидании. С полчаса ничего не происходило, даже стрельба за холмом стала пожиже. Потом на лысой верхушке началось спешное непонятное движение.

– Что делают?!… – скривился Леон. – Уйдем с холма – надерут, как котят. Ой!

Окончательно смутиться командир не успел. Из деревни к ним бежал, пригибаясь, Янек. Скоро стали видны мокрые от пота усы, выбившаяся из-под ремня рубашка.

– Леон? Тьфу, пан Потоцкий…

– Тут, – Леон призывно махнул рукой. – Говори.

– Немц ы .

– Сколько?

– Много, – Кохановский шлепнулся на землю, тяжело дыша.

Франя раздвинула прутья и тут же отпустила, едва не схлопотав по глазам.

– Боженька, сколько их!…

Из пущи на западе неправдоподобно ровным строем выдвигались плутонги.