Дмитрий Суслин - Крутой пришелец

– Диоген!

– Дела наши хуже некуда, – покачал головой философ. – Наш приход в Ерихон произвел впечатляющий эффект. Римляне теперь шныряют по городу и разыскивают нас, как бунтовщиков против их власти. Наместник Цезаря обещал награду за наши головы. Местный же народ кипит и бурлит как котел, вода из которого вот-вот польется через край.

– Нам еще революции не хватало! – воскликнул я. – Хотя, если подумать, не такая уж плохая мысль.

– Ерихонцы собираются толпами и только говорят о Третьем Брате, который явился с неба и покарал ненавистных захватчиков и проник в город и теперь идет на помощь своим братьям.

– Каким еще братьям? – удивился я.

Стелла торжественно положила мне руку на плечо:

– Теперь будь особенно внимательным, Адал Атрейосс.

Кажется до меня стало доходить.

– Третий Брат! Пришел на помощь своим братьям. Это что, речь пошла о Святых братьях? То есть о моих двойниках? И что значит это самое, пришел на помощь? Им что, угрожает опасность?

– Если смертную казнь можно назвать опасностью, – шмыгнул носом Диоген, – то значит они в опасности.

Он опрокинул кружку верх дном, поймал пальцем последнюю каплю и с сожалением слизнул ее, после чего стал ждать, может будет хоть еще одна капля.

Я сразу перестал есть и вскочил на ноги:

– Смертная казнь? Что это значит?

– Их собираются распять на кресте, как того велит обычай римлян, – грустно ответил Диоген, он так и не дождался последней капли.

– За что? Что они такого натворили?

– Святые братья, так их здесь называют, до недавнего времени занимались врачеванием местного населения, чем и прославились чрезмерно. Говорят, что они творили настоящие чудеса: возвращали зрение слепым, слух глухим, парализованным возможность двигаться. В общем, почти нет людей в Земле Обетованной, которые бы про них не знали. Наташа, можно я допью из твоей кружки. Ты все равно не пьешь. Спасибо. И вот неделю назад вызвал их к себе римский наместник Валерий Сцепион и приказал им себя вылечить. Так они ответили ему, что пока на их родине находится хотя бы один римский легион, они его лечить не будут. Римлянин как это услышал, так ему сразу хуже стало. Он пришел в ярость и приказал поместить святых братьев в темницу. Братьев отправили в тюрьму, а здоровье наместника с того дня стало ухудшаться. Его стали мучить боли в желудке и рези в животе. Каждый день братьев приводили к нему, и Сцепион спрашивал, будут они его лечить или нет. И каждый раз братья наотрез отказывались.

– Странные целители, – пожал я плечами. – Не желают оказать медицинскую помощь тому, кто в ней нуждается. Ну и нравы тут.

– Так ведь они требуют свободу для своей родины, – возразила мне Стелла.

– А это уже и вовсе какой-то медицинский терроризм! – воскликнул я. – Ладно, Диоген, прости, что я перебил тебя. Продолжай. Хотя, я и сам догадываюсь, чем там дело кончилось.

– Правильно догадываешься, – подмигнул мне философ. – Римляне известны всему миру крутым нравом и неоправданной жестокостью. Я слыхивал, что у себя дома, то есть в Риме они вместо собак на привязи держат рабов. Я как философ, не вижу в этом никакого смысла. Так вот, Валерий Сцепион каждый день заставлял братьев лечить себя, те отказывались, а ему становилось все хуже. В конце концов в жутких муках он скончался. Тогда его заместитель Гнус Помпений, временно занявший место наместника, обвинил братьев в колдовстве. Якобы это они извели его предшественника. Позавчера состоялся суд, и братьев приговорили к смертной казни через распятие на кресте. И сегодня в полдень должна состояться их казнь.

– Сегодня в полдень! – закричал я, вскакивая с места. – Так скоро? А сколько сейчас времени? У кого есть часы?

– Девять часов утра, – ответила Стелла. – У нас еще есть время. Правда очень немного.

– Где должна состояться казнь?

– За городом на Горемычной горе. У дворца римского наместника уже стоят два креста. Я видел их собственными глазами. Несчастные должны на своих плечах вынести их из города и подняться с ними на Горемычную гору, где их предадут ужасной смерти, как воров и убийц.

– Где-то я уже про это слышал, – задумался я. – Очень похоже на сюжет из Нового завета.

Но времени на раздумья не было.

– За мной! – закричал я, и выбежал из комнаты. Вслед мне понеслись крики.

– Сережа! Адал! Вернись! Погоди! Туда сейчас нельзя!

Но я не слушал моих друзей. Мной вдруг овладело что-то похожее на безумство. Я пересек комнату с фонтаном и бросился к выходу.

У дверей на улице на носилках лежал молодой человек. Видимо он спал, потому что глаза у него были закрыты. Я не сразу его заметил, и когда попытался перепрыгнуть через него, споткнулся и очень неуклюже свалился на землю.

– Извините пожалуйста, – я повернулся к парню и увидел, что он нисколько на меня не сердится, а продолжает спать, как ни в чем не бывало, хотя и слетел с носилок на пол. Лежит себе, как ни в чем не бывало. Спокойно и безмятежно. Это показалось мне странным.

Я оглянулся и увидел, что на улице перед дверью полукругом прямо на земле сидят люди, человек двадцать, среди которых был и Голиаф. И все они посмотрели на меня такими глазами, что мне почему-то сразу стало не по себе.

– Сережа, что ты наделал? – в дверях показалась Наташа. Лицо ее было искажено ужасом, словно она увидела змею.

– А что я наделал?

– За что нам такое наказание, Господи? – зарыдала вдруг худая седая женщина, сидевшая рядом с Голиафом. Наверно его жена. – Моему сыночку нет покоя даже на том свете.

Что такое?

До меня вдруг дошло, что я совершил что-то ужасное. Очень ужасное. Все смотрели на меня как чудовище, злодея, какого еще не видел свет. Боже мой! Неужели этот парень мертв? Кажется так оно и есть. Это что же получается? Я глумился над мертвым? Бог мой!

Несколько секунд я был просто ошарашен и не мог двинуться с места. Впрочем всех остальных тоже охватил столбняк. Прямо немая сцена, как в «Ревизоре» у Гоголя. И все же я опомнился первым и бросился исправлять содеянное. Да, парень без сомнения был мертв. Он уже охладел. Какого черта тогда его положили около дверей? Впрочем, это наверно такой местный обычай. Какая-нибудь обрядовая похоронная церемония. И я ее самым ужасным образом испортил. Надо же! Худшего просто не может быть.

Я стал укладывать покойника обратно на носилки, и взгляды присутствующих, обращенные ко мне наполнились таким негодованием и столько в них было укора, что мне стало еще больше не по себе. Наверно я опять сделал что-то не то. Да что это такое, в конце концов!

И опять все остались на своих местах. Только жена Голиафа продолжала причитать, и ее жалобный тоскливый вой, резал по сердцу острее ножа.

– Успокойся, дорогая Юдифь, – бормотал Голиаф, – что не делается, все угодно господу. Наш Израиль уже на небесах. А тело, даже поруганное этим нечестивым чужеземцем, мы все равно предадим земле, как того велят обычаи наших предков.