Генри Олди - Гарпия

В этом не последнюю роль играл язык Хулио. Когда очередной кавалер узнавал о себе ряд интересных подробностей, он неизменно срывался, отвешивая мальцу затрещину. После чего мать выставляла ухажера вон. Делить кров и постель с тем, кто поднял руку на ее сына?

Убирайся!

Однако всему приходит конец. Незаметно, исподволь, в доме обосновался блондин с вкрадчивым баритоном и пальцами шулера. Он дарил Кончите букеты алых роз, а по вечерам пел романтические баллады, аккомпанируя на лютне. Кончита млела, и блондин оставался еще на ночь, и еще… В ответ на издевки мальчишки блондин заливался хохотом, грозил Хулио пальцем, но рук не распускал.

– Мама, он червивый! От него тухлятиной несет! – убеждал Хулио.

Кончита хмурилась, или улыбалась, или отвечала невпопад. Она ослепла и оглохла. Блондин, которого звали Валдис, очаровал ее. Опоил приворотным зельем? Хулио этого не знал, но видел: привычный мир трещит по швам. Верное оружие не срабатывало.

Осенью сыграли свадьбу.

Ни гнусная «поздравлялка», которую Хулио зачитал во всеуслышанье, ни шутиха, подложенная в торт, не помогли. Мама смеялась и чуть ли не облизывала нового мужа, с ног до головы заляпанного кремом. Валдис впервые повысил на мальчика голос, но Кончита обвила мужа руками за шею и увлекла в спальню. Способ проверенный: на Тойво он срабатывал, сработал и сейчас.

Хулио понял: грядет беда.

Назавтра Валдис потребовал, чтобы «сынок» звал его отцом и бросил сквернословить. В ответ Хулио объяснил «папаше», куда тому следует идти, и что с ним там станут делать быки-производители. Валдис побагровел, взялся за плетку, но сдержался.

– Уверен, мы с тобой еще подружимся, – его ухмылка напоминала бинар-фальшак с облезшей позолотой. – Съездим в Ластицу, на ярмарку. Обнов тебе купим, в цирк сходим…

– Сам поезжай, бледная поганка! – насупился мальчишка.

Увы, ехать пришлось. Мама встала на сторону отчима. Ехали целый день, в настоящей междугородней «кукушке». Пассажиры лезли в ящик-кузов, цепляясь за обода колес и хвосты лошадей. Потом их закрывали съемной стенкой. Кто хотел, мог ехать на крыше. Остальные поминутно, словно птички из часов, высовывали головы в окно: скоро ли конец этой пытке?

Хулио понравилось. Он из родного Стешеля раньше не выезжал, и всю дорогу глазел по сторонам. Даже ругаться забыл. «Может, Валдис не такая уж сволочь?» – затеплилась слабая надежда.

В Ластице отчим первым делом отправился не на ярмарку и не в цирк, а в таверну «Три сапога». Сказал – дела. Обожди на улице, я скоро выйду. Спустя час Хулио сунулся внутрь. Отчима в таверне не оказалось.

Мерзавец сбежал, бросив пасынка в чужом городе.

Так Хулио Остерляйнен стал бездомным. Наверное, он сумел бы вернуться в Стешель. Но мальчик понимал: вернется – пропадет. Отчим убьет его, и спишет грех на местное отребье. Спасибо, папаша, за милосердие: мог бы и в глухом лесу бросить…

Сперва бродяжка попрошайничал. Подавали ему скверно. Раз за разом он убеждался в справедливости поговорки «Язык мой – враг мой». Затем его избили конкуренты. Хлебные места, щенок, не про твою честь! Станешь маячить – на ремни порежем.

Ладно, сказал Хулио. Просить не буду.

Буду воровать.

Новичку везло. Он даже воспрял духом. Вор – это романтика. Главное, набить руку – чтобы не набили морду. Выучусь красиво лямзить, вступлю в Синдикат Маландринов… Разумеется, он попался. Едва жив остался. Грязный оборванец, Хулио тенью бродил по городу, питаясь объедками на задах харчевен. Воровать он теперь боялся. Но однажды не утерпел: у тетки из кошелки торчал свежий калач.

Аж слюнки потекли!

Он пристроился за теткой. Дождался, пока та зайдет в подворотню – и коршуном метнулся на добычу. Вернее, это он думал, что – коршуном. А оказалось – щеглом в силок. Тетка с неожиданным проворством развернулась, цепкие пальцы ухватили Хулио за тощую руку.

– Пусти-и-и! Жадина! Голодному хлебушка пожалела! Мымра косоглазая! – глаза у тетки и впрямь оказались с косинкой. – Чтоб тебя от того калача вспучило! Чтоб он тебе поперек горла встал! Чтоб у тебя дома злыдни не переводились! Чтоб…

Тетка улыбнулась горлопану.

– Крой, малыш! Ну?

Хулио так опешил, что замолчал.

– Забыл? – подбодрила его тетка. – Подсказать? Или лучше я тебе счастья пожелаю? Чтоб у тебя руки отсохли, мерзкий воришка! Грязь подзаборная! Шелупонь вшивая! Чтоб тебе до смерти икалось, а после смерти покоя не нашлось! Ерша тебе в глотку, паршивец!

Губы Хулио растянулись в ответной улыбке – от уха до уха.

– Скупердяйка! Гадюка подколодная! Тебя упырь укусит – от яда сдохнет!

– Лихоманка тебя возьми! Байстрюк!

– Чтоб ты всю жизнь камни грызла и зубы ломала!..

– Чирей тебе в ноздрю!

Пьяница, сунувшийся в подворотню – отлить излишек пива – бегом ретировался. Зрелище не для слабонервных: тетка с пацаном клянут друг дружку, и хохочут от счастья. Пора бросать пить, решил пьяница. Иначе зеленые гули-гули из щелей полезут. И держался до самого вечера.

Так Хулио познакомился с Бальзаминой Пондинг, сестрой-наставницей «Школы Злословия». Его одиночеству пришел конец. Сестры-наставницы отыскивали по городам и весям самых отчаянных ругателей, собирая птенцов под общей крышей. Отбор проводился строгий. В «Школу Злословия» попадали те, кто не в силах был сдержать охальные слова, щедро даря их по поводу и без, зачастую с ущербом для себя.

В Хулио и ему подобных таился особый дар.

Дар кастигария .

Мудреное слово Остерляйнен впервые услышал от сестры Бальзамины. Так по-научному звались сквернословы, кто бранью отгонял бедоносные флюиды от хулимого объекта. Мастерству кастигария, своего рода анти-малефициуму, и учили в «Школе Злословия». Хулио припомнил, как мальчишкам, дубасившим его, все сходило с рук, как Валдис без труда осуществил коварный план, избавившись от пасынка; как хорошо пошла торговля у мясника Руперта…

Никогда больше он не поминал отчима злым словом. Напротив, во всеуслышанье желал тому добра и удачи. Он не знал, к чему это приведет. Пытался выяснить у сестры Бальзамины, но женщина отмолчалась.

За три года обучения он привык не обрушивать всю мощь благодатной ругани на каждого встречного-поперечного – и не доводить дело до рукоприкладства. «Глупо колотить дубиной, – говаривала сестра Бальзамина, – если достаточно уколоть булавкой.» Издевка, мелкая шпилька позволяли «спустить пар», не нарываясь на серьезные неприятности.

А от пустячных обид рос запас маны Хулио.

Временами «злословцы» работали на заказ. Ускорить выздоровление больного, помочь выпутаться из долгов, наладить отношения в семье… В таких случаях приходилось держать ухо востро – дабы не «отблагодарили» дрекольем. Ибо анонимность усиливала благотворный эффект. Клиент, о чьем благоденствии беспокоились друзья или родичи, часто понятия не имел, за что грубиян-незнакомец желает ему гореть в геенне до скончания времен!