Генри Олди - Гарпия

Согласно природе гарпий, он стал равнодушен к моему отказу. И еще более равнодушен – к надежде когда-нибудь добиться согласия. Животное. Сволочь. Я бы убил его, если бы знал, как скрыть убийство.

Я до сих пор на войне."

Матиас Кручек отложил дневник в сторону.

«Мы неспособны к мести, – вспомнил он слова Келены. – Для мести нужны мощные якоря – в прошлом и будущем. Еще лучше – якоря, зараженные паразитами. У нас их нет, понимаете? Как у вас нет крыльев…»

У них нет якорей. Ни вчера, ни завтра – нет.

Возможно, поэтому они летают?

«Вас нет, а мы есть, – перечитал доцент слова Стимфала, гарпия, который сражался за свободу, был выкуплен из плена Шестируким Кри и сейчас доживал свой век на Строфадах. – Я всего лишь предполагаю. Вас нет. Мы – есть. С этого момента мы заточены не в резервацию – в темницу. Наша свобода ограничивается так, как ты и вообразить в силах. Вселенная перестает расширяться, крылья теряют смысл.»

Что хотел сказать Стимфал, оставалось загадкой.

– Доцент Кручек?

Клубочек ринулся накручивать спираль на связном блюдечке. Проявилось лицо секретаря Триблеца. У этого лика было два имени: озабоченность и усердие.

– За вами прибежал королевский скороход. Вас просят немедленно отправиться в дом Томаса Биннори.

– Зачем?

– Для присутствия на третьем сеансе лечения.

– У меня лекция по траекториям пассов!

– Мы уже договорились с профессором Гавриком. Он вас заменит, – секретарь понизил голос до шепота, став похож на заговорщика. Часть блюдечка недопроявилась, сохранив красочное изображение тюрьмы для магов. Триблец в этом обрамлении смотрелся очень символично. – Высочайшая просьба, сами понимаете! Спускайтесь вниз, вас ждет карета.

– Карета?

– Мастер Скуна любезно согласился, чтобы вы воспользовались его каретой. Но домой после сеанса вас отвезет извозчик. Оплата – за счет университета. Карета мастера Скуны должна не позже, чем через два часа, вернуться обратно. Иначе…

«Она превратится в тыкву,» – чуть не брякнул Кручек, раздосадованный внезапным изменением планов. Он и сам хотел присутствовать в доме Биннори, наблюдая за гарпией. Понимая, что все равно ничего не отследит, он шел на поводу своей педантичности, твердящей: иди до конца!

Но доцент не любил сюрпризов.

– …иначе мастер Скуна будет огорчен. Он ездит по городу исключительно в своей карете. А ректор не желает огорчать такого выдающегося…

Звук плавно сошел на нет. Доцент подавил желание запустить в блюдце увесистой книгой и выглянул в окно. Действительно, у центрального входа дежурила черная карета Скуны. На козлах сидел молодой ассистент с кнутом в руках. По всей видимости, в его услугах старик-гипнот сейчас не нуждался.

Кони фыркали и били копытом о булыжник. Их нервировал псоглавец – стоя поодаль, тот помогал гарпии забраться на пегую кобылу. Кручек сегодня не встречался с Келеной. Даже при его слабом зрении было заметно, что гарпия выглядит ужасно. Так, словно по ней ночью топталось стадо несвезлохов.

«С чего бы это? – удивился он. – Реакция на лечение барда? Естественный процесс? Заболела? Не знаю, сыщется ли в Реттии специалист по болезням гарпий…»

Когда оба всадника-миксантропа пустили лошадей шагом вдоль ограды, Матиас Кручек вздохнул и покинул кабинет.

"Нет, она, конечно, предупреждала, – скрипя пером, записал Абель Кромштель. – Сразу после второго сеанса. Так и сказала перед отлетом: если все пойдет нормально, поведение мэтра станет естественным. Не обольщайтесь. Это временное облегчение. И не поддавайтесь на его уговоры – в город больному нельзя. Возможно, он опять захочет сбежать. От себя не убежишь, но больные с паразитом, изолированным в карантине, испытывают странные позывы.

Считайте, он под домашним арестом.

– Когда послать за вами? – спросил я.

– Когда, – она ответила загадкой, – он перестанет откликаться на свое имя.

– Нельзя ли указать точнее?

– Нельзя. У каждого это случается по-разному.

Она была права. Мэтр ел, пил и спал. Играл на арфе. Сочинял. Разговаривал со мной. Читал книги. Совершал естественные отправления. Написал «Эпитафию ночному горшку». Довольно рискованную, на мой взгляд. Шутил; временами делался задумчив. Будь на моем место кто-то другой, не знающий мэтра досконально, он решил бы, что Томас Биннори выздоровел.

Но я видел: это ложь.

Домашний арест не вызвал у мэтра гнева. Обычный, знакомый мне Биннори переломал бы в доме всю мебель. Наорал бы на меня. Порвал струны. Полез в драку со скороходами – согласно приказу, у нас в прихожей день и ночь, помимо гвардейцев, дежурили трое посыльных.

В городской толчее они проворнее всадников.

Мэтр, равнодушно принявший ограничение свободы, стал для меня полной неожиданностью. Вторая несообразность оказалась менее заметной. Я и сам-то проморгал ее вначале. За эти дни мэтр ни разу не вспомнил о родине. «А ты помнишь? – вечно начинал он, несмотря на мои просьбы не терзать сердце. – Нет, Абель, ты помнишь?» Или строил планы возвращения. Несбыточные, безумные, они приносили ему облегчение.

Так вот, сейчас он вообще не касался этой темы.

Лишь замолкал посреди разговора, или сидел за столом, держа ложку у рта, и мучительно морщил лоб. Будто забыл что-то важное, и не в силах ухватить мысль за хвост. Будто кружит одинокой птицей, ища гнездо, которое сожгли злодеи – а может, гнезда и вовсе не существовало?

И наконец, он играл две мелодии, а третью – нет. Это требует пояснений. Музыканты Западного Эйлдона говорят: «У арфы – три мелодии. Одна – грусть и умиление. Вторая – покой и дрема. Третья – радость и возвращение.»

Мэтр отказался от третьей мелодии. Иногда пальцы его брали знакомые аккорды, и сразу прекращали игру. Без участия сознания, как отдергивают руку от раскаленного металла.

Сегодня же он перестал откликаться на свое имя. Он вообще ни на что не откликался. Замер в кресле, окаменел со страшной, кривой ухмылкой на лице. Пожалуй, я запомню его лицо до конца своих дней. Теперь мне нечего бояться – я видел мертвого Биннори. Лишь зеркальце, поднесенное ко рту, говорило: он дышит.

Для верности я окликнул его – раз, другой. И разослал скороходов, куда следовало. Гарпия сказала: можно не торопиться. Время, мол, есть. Тем не менее, я спешил, как на пожар. Чудилось, что минута промедления способна отобрать у мэтра последние признаки жизни.

Из меня плохая сиделка. Я не верю лекарям.

Первым прибыл капитан Штернблад. Он чуть не загнал коня, торопясь. Зря, конечно – капитану пришлось ждать. Коротая время, он слушал рассказ одного из лейб-гвардейцев. На днях была не его смена, гвардеец подвергся нападению. В темном закоулке на него бросился какой-то бешеный псоглавец, намереваясь заколоть беднягу шпагой.