Далия Трускиновская - Диармайд. Зимняя сказка

Это лицо, оставаясь неподвижным, было в ее глазах то неуловимо женственным, то решительным и мужественным. Беловолосый, очевидно, знал о притягательной колдовской силе своего лица и спокойно позволял Сане любоваться и гибнуть, гибнуть…

Но маленькая целительница пришла сюда, чтобы выручить крестную, и эта мысль помогла ей удержаться даже рот легкого головокружения.

– Неужели я должна тебе напоминать, при каких условиях принимают на Курсы и дают посвящение? – спросила Сана. – Если ты хочешь поспорить об этих йсловиях – спорь, пожалуйста, только не со мной! Я сейчас позову сюда кого-нибудь из мастеров третьего посвящения – а ты объясняй им, что в девочке уже созрела сила. Идет?

Беловолосый хмыкнул и пожал плечами.

Ага, подумала Сана, готов идти на попятный, не ожидал, что девочку найдется кому защитить! Одно дело – подобрать непонятно где одаренную девчонку, пропустить ее через свою постель и предъявить руководству Курсов уже как почти готовую к посвящению целительницу. И совсем другое – неосторожно связаться с дочкой одного или одной из СВОИХ!

На этом и построила Сана несложный расчет. Беловолосый не захочет шума, значит, можно будет поторговаться! А ставка – тот самый гейс. Если сам не сможет его снять – так пусть хоть исказит! Там же есть возможность для искажения, можно вставить лишнее слово или даже несколько лишних слов!

Однако беловолосый живо сообразил, к чему клонит маленькая бледная женщина с неестественно рыжей гривой, с фигуркой тощего подростка и с крепкими руками профессиональной массажистки.

– Сан-на, Сан-на… – тихо произнес он, улыбаясь злорадным фавном. – Проснись, Сан-на…

Знакомый отклик тела на гулкий зов собственного, с умыслом произнесенного имени перепугал Сану до полусмерти. Она стал отступать к дверям, умом понимая, что еще три, еще два шага – и вот она уже в коридоре, а там можно бежать без оглядки.

– Сан-на, красавица моя, иди ко мне, Сан-на… – уже не говорил, а пел беловолосый враг. И протянул руки таким движением, что она мгновенно ощутила, как его пальцы бродят по ее телу, то сжимая, то отпуская, легкие и жадные, трепетные и неумолимые…

Все же она держалась из последних сил – и не она к нему, а он к ней сделал те необходимые шаги. Она ощутила запах – пряный, как от растертых листьев растения, чье название вылетело из головы, и тут же волна, с которой она не могла справиться, та волна, которую при помощи Изоры она уже умела посылать вверх, забилась в ее теле, словно огонь, ищущий выхода.

– Сан-на…

– Да… да…

Мыслей больше не было – одна жажда. А он еще длил ожидание, не выпускал ее огонь на волю! И она должна была прижаться к нему всем телом, чтобы он наконец соблаговолил возложить ладони ей на спину, на чувствительную спину женщины, легко вспыхивающей и не умеющей с собой бороться, да и зачем?…

Она расстегнула бронзовую фибулу и стала целовать его грудь.

– Сан-на, Сан-на… – он легонько подстегивал ее возбуждение, он хотел победы абсолютной и покорности радостной. Но волна, раздавшись вширь, достигла, видно, какого-то предела – Сана застонала от боли и едва не повалилась на пол. Беловолосый вовремя удержал ее и опустил на низкую тахту.

– Ну, ну!… – умоляла она. – Ну?!.

И в то же время пыталась хоть кого-то позвать на помощь!

Ближе всех была Изора – взаимопонимание с ней Сана уже отточила, и Изора стала единственной (кроме Дары, конечно), кто помогала ей управиться со сгустком силы, который необходимо поднять вверх, иначе – темное бешенство тела, и ничего больше.

– Бедная Сан-на… – услышала она голос не столько вкрадчивый, сколько совершенно трезвый. – Не думал я, что настанет и твоя очередь… Но ты сама этого хотела. И если никогда в жизни не сможешь меня позабыть – не жалуйся.

– Никогда, – пообещала она.

И тогда он дал ей ощутить свои нежные, словно лепестки засушенного шиповника, свои осторожные, свои властные губы.

А незадолго до того Дара бежала по ночному городу, скользя и врезаясь в прохожих. Наконец она упала-таки на левое колено, разозлилась на себя – ее не боль в колене возмутила, а собственная неловкость, нелепый взмах руками и судорожный изворот тела, не сумевшего удержать равновесие, – и поймала такси.

– Куда едем? – спросил шофер.

– Пока – прямо, – велела она, растирая ногу.

Дни перед Йулом были ужасны. Впервые за столько лет она оказалась лишена СВОЕГО общества.

Если уж совсем честно – Дара сама лишила себя праздника. Иначе не могла – ей было проще умереть, чем появиться среди СВОИХ побежденной.

Если бы она всего-навсего случайно нарушила один из трех гейсов посвящения – заколку в волосы воткнула, что ли! – она бы помчалась к СВОИМ за помощью. Те, кто собирался на праздниках годового круга, могли бы изобрести какой-нибудь ловкий ход – остричь Дару наголо, к примеру. И, сведя вину на совершившие преступление и допустившие к себе нечто постороннее волосы, торжественно похоронить их. Такой казуистикой на Курсах иногда баловались – и уж, во всяком случае, ради Дары и придумали бы юридически безупречный ритуал, и осуществили его. А чтобы заставить волосы быстрее расти, есть сотни способов – через год Дара восстановила бы свою шевелюру.

Но тот гейс, что наложил Фердиад, не допускал постороннего вмешательства. И было в нем что-то унизительное – как будто Дара, попав под этот гейс, перестала быть не только целительницей, но и женщиной…

Она даже пожалела, что приехала в этот город как раз накануне Йула. Что бы ей стоило еще на неделю-другую задержаться в погубившем ее фригидном городе? Ничего бы не изменилось для нее – а смотреть, как Изора с Саной готовятся к празднику, ей бы не пришлось. Она бы перетерпела эти дни до Йула и приехала после него – хотя, как знать, Фердиад мог так исхитриться, что Йул и в том случае прибыл бы к Даре, с доставкой на дом!

Здесь, по крайней мере, у нее было занятие – она возвращала себя в состояние любви к Артуру. Конечно, тридцатисемилетней женщине вряд ли удастся восстановить в себе все оттенки чувства семнадцатилетней нетронутой девочки, но она пыталась сделать то, что действительно возможно.

Прежде всего, она спросила себя, можно ли любить его такого, каким он стал? И ответила «да». Когда он в кафе взял ее за руку – ей понравилось прикосновение его сухих и теплых пальцев. Когда в заснеженном дворе они целовались – ей понравились вкус его губ, упрямство, быстрота и нежность его языка. Она очень пожалела, что не Артур учил ее целоваться, – сейчас и она могла бы его кое-чему научить.

Но спешить с близостью она не хотела!

Теперь, когда рыбка проглотила наживку, можно было и поводить ее немного. Впрочем, рыбками в этой игре были оба – Дара водила на прозрачной леске, играя, не только Артура. Она и с собой играла, прислушиваясь к собственному телу и душе куда внимательнее, чем к телу и душе самого трудного пациента.