Далия Трускиновская - Несусветный эскадрон

– Тихо-тихо-тихо-тихо!…

Кача усердно повторяла слова, но решительно не понимала происходящего. Она не участвовала в сотворении магии – она все еще была зрительницей и видела странные вещи. Лица Ав с закрытыми глазами понемногу преображались, темнели, черты заострялись, как будто эти суровые лица наливались тяжелым и опасным мраком. Голова красавицы Наар-Авы ушла в плечи, справа явственно обозначился горб. Каче стало страшно.

Она попробовала разжать закостеневшие на плечах Наар-Авы пальцы, чтобы выскользнуть из качающегося круга, но Авы, сомкнувшись, налегли ей на спину и держали крепко.

А тут еще Наар-Ава резко наклонилась вперед, как будто не упиралась только что грудью в столетний ствол. И Кача – с ней вместе.

Со всех сторон обжало ее мощной тяжестью. И шершавая эта тяжесть навалилась на веки.

Под ногами была живая веревка. По ней проходили толчками мягкие волны, и Кача, не переступая, все же продвигалась вперед.

– Добрая ель, сильная ель, мы принесем тебе жертвы, мы ублаготворим тебя!.. – слышала Кача сразу два голоса, слившихся в один, одновременно откуда-то издалека и спереди. – Как светлы твои корни… Уйди! Здесь тебе нет места! Уйди, старик!.. Я – Ава! За мной – семь Ав и восьмая идет следом! Мы – сильнее!..

Сквозь сомкнутые веки Кача увидела бледный силуэт – словно бы старика с бородой по колено, в длинной неподпоясанной рубахе, и на голове у него вспыхнули тусклые искорки венца.

– Ты своих не убережешь! – сказала Наар-Ава, очевидно, на прощание, потому что больше старика не поминала. – Наше ведовство древнее твоего!..

Вдруг ступни обдало холодом – Кача поняла, что это подземная жила.

А потом холод охватил и все тело под кожаной просторной рубахой. Зато отвалилась и сгинула тяжесть. Кача открыла наконец глаза – и увидела перед собой затылок в сером льняном платке. Она сняла руки с поникших плеч, закутанных в старую виллайне, которую в хорошем хозяйстве давно бы определили быть лошадиной попоной, стоявшая перед ней женщина обернулась – и Кача не узнала Наар-Аву.

Теперь это была горбатая старуха, древняя, как башня вавилонская. Только живые темные глаза напоминали о стройной красавице – да и те Наар-Ава сразу же упрятала в морщинистом прищуре отекших век.

Кача шарахнулась от нее.

Наар-Ава, не обращая внимания на спутницу, прислушивалась… Потом, крепко взяв ее за руку, потащила за собой сквозь придорожные кусты, от одинокой старой сосны, вдоль ствола которой шел широкий светлый шрам.

А по дороге навстречу им обеим широко шагал Мач. Была у него такая особенность: при малом росте – поступь здорового мужика.

Справа под мышкой он держал баварскую саблю. И в правой же руке – повод гнедого, который что-то совсем устал – шел, до колен свесив голову.

– Не бойся! – шепнула Наар-Ава, успев удержать Качу от прыжка в кусты. – Он не видит твоего лесного наряда. Да ты и сама посмотри…

Кача ухватилась за кожаную бахрому – но это уже была ее обычная полосатая юбка, обтрепанная по широкому подолу, которую два года назад подарила хозяйка. В том, что юбка старше самой Качи, никто и не сомневался.

– Кача? – глазам своим не веря, спросил Мач.

Наар-Ава, которая только что стояла между парнем и девушкой, как-то незаметно оказалась у Качи за спиной.

– Мач?!. – еще не зная, как объяснить свое присутствие на ночной дороге, воскликнула Кача. И сразу же ей непонятным образом стало ясно, куда и откуда она идет.

А это десять сухих пальцев протянулись сзади к ее затылку…

– Ты где была?

– У крестной. Крестная заболела, меня хозяйка на день к ней отпустила. А ты? Ты домой возвращаешься?

Тут Кача поняла, что на боку у нее, между бедром и ладонью, что-то есть. И сразу же вспомнила – узелок, просто узелок с припасами, а в нем – туесок с недопитой квашей.

– Домой! – отвечал довольный Мач. – Как там без меня? Искали?

– Искали, – сообщила Кача, доставая туесок. – Только теперь барону не до тебя. К нему там, говорят, немцы понаехали. Эти… пруссаки!

– Освобождать? – восторгу Мача не было предела. – Так нужно домой скорее! Если начнут делить господскую землю, я должен быть дома. Ведь будут по числу взрослых сыновей давать, как ты полагаешь? А мои умные братцы обязательно исхитрятся мою землю к рукам прибрать!

И, естественно, протянул руку к туеску.

– Да нет, – задумчиво сказала Кача. – Про это речи пока не было. Немцы приезжают, уезжают, но это – военные господа. Им, наверно, воевать, а не освобождать положено. А наши сидят и ждут, пока на них с неба пироги посыпятся!

– Сама знаешь, чего можно дождаться с неба, особенно когда птички пролетают, – усмехнулся Мач, отхлебывая. – Пойдем. Если ты домой возвращаешься, так нам по дороге.

Наар-Аву он совершенно не замечал.

Десять незримых иголочек нежно прикоснулись к затылку Качи.

– А с какой стати им нас освобождать? – вдруг спросила она. – Мы сидим и молчим, ждем, пока камень родит! Откуда они знают, что нас нужно освобождать? Они нас спрашивали?

С каждым словом в голосе девушки все сильнее закипала ярость.

– Сидим, как кроты в норках! – продолжала она, даже удивляясь собственному воодушевлению. – И ты тоже хорош! Селедок на грядке выращивать – вот и все, на что горазд! Ну, что ты стоишь и руками развел, будто отцовскую усадьбу продал?

– А что я должен делать? – спросил ошарашенный Мачатынь, действительно разводя руками, отчего сабля шлепнулась наземь.

– Откуда я знаю! Ты же обещал, что избавимся от господ! И будем жить себе, поживать на своей землице, а всех чужих с нее прочь прогоним – и немцев, и русских, и поляков, и цыган!.. А уж тогда!..

Ничего такого Мач никогда не говорил, да и не мог говорить – в тех краях, где он жил, вдалеке и от Даугавы с ее плотами и стругами, и от городов, и от торговых путей, латышское население было довольно однородным, иноземцы попадались не настолько часто, чтобы их возненавидеть.

Но в эту минуту он словно услышал в голове свой собственный голос, толкующий про изгнание жадных немцев, грубых русских, хитрых поляков, вороватых цыган… А в голосе Качи, внезапно оборвавшемся на самом главном, звенело такое прекрасное обещание!..

– Ты права! – воскликнул он, подхватывая с земли саблю. – Пока еще они до нас доберутся! Этак опять мы вместо своего урожая первым делом начнем господский убирать, а у самих рожь перестоит и осыплется! Нет, нужно успеть до жатвы освободиться.

– Нужно успеть! – подтвердила Кача. – Ты ступай, ступай… Я сама доберусь. За меня не волнуйся!

И эти слова означали вовсе не то, что она благополучно доберется до дому. Кача вложила в них совсем иное – Мач вполне может быть в ней уверен!

– Постой! Я тебе что-то покажу! – Мач достал монету.