Марина Дяченко - Горелая башня

— Этого не было, — повторил он шепотом. — Мы так не договаривались.

Крысолов вздохнул:

— А ты бы не согласился. Если бы мы договаривались ТАК.

— А на фиг вам мое согласие?!

— Прекрати истерику. Есть некто, желающий тебя видеть. Сегодня. Сейчас. Для кого-то это очень важно, и я хотел бы, чтобы ты был похож на мужчину. Умеешь?

Гай молчал, пытаясь осознать глубину поглотившей его пропасти. Пропасти, которую он принял за лужу и смело прыгнул. И вот теперь летит, летит, а дна все нет и нет…

В устах Гая был сейчас единственный весомый аргумент. По крайней мере, совершенно искренний.

— Я боюсь…

— Я знаю.

— Я не хочу!..

— Но что делать-то…

А что делать-то, в тоске подумал Гай.

Крысолов легко соскочил на землю; сумка его осталась лежать на сидении, медленно соображавший Гай успел удивиться — надо же, всю дорогу держал, как сокровище, а теперь оставляет… Железные ступеньки кабины показались ему высокими, невозможно крутыми, и потому он выполз наружу неуклюже, как измазанная маслом вошь.

Истертые булыжники мостовой обожгли ему ноги. Ощущение было таким правдоподобным и сильным, что он с шипением втянул в себя воздух; по счастью, ожог существовал только в его воображении. Мостовая — Гай специально нагнулся, чтобы потрогать их рукой — была совершенно холодная. Как и подобает трупу.

Флейтист кивнул ему — и молча углубился в переулок, как бы не сомневаясь, что Гай последует за ним; и Гай последовал, будто собака на веревочке. Крысолов шагал размашисто и спокойно, будто по родной улице, будто в тысячный раз, будто на привычную работу; на работу, думал Гай, глядя, как мелькают босые пятки проводника. На работу, он завел на колокольне какую-то тварь и теперь кормит ее путниками… Бред. Нет, но откуда среди этих мощных, музейный строений взялся новенький, поблескивающий стеклом коттедж?!

Зрелище было настолько диким, что Гай замедлил шаги. На изящной скамейке у высокого крыльца лежала, развернув станицы, порнографическая газетка. С позавчерашним — Гай пригляделся — да, позавчерашним числом на уголке страницы…

Он припустил почти бегом. Почти догнал Крысолова, хотел крикнуть — но крик не получился; проводник шагал легко и размеренно, не шагал даже — шествовал, будто свершая неведомый ритуал, и от прямой спины его веяло такой торжественной невозмутимостью, что Гай не решился приблизиться.

Тогда, в борьбе с цепенящим ужасом, он стал вслух считать шаги:

— Сто тридцать семь… сто тридцать восемь…

Крысолов свернул.

Новая улица, темнее и уже, стены, дома, ограды, снова стены, и все меньше окон, будто лица домов — без глазниц.

— Тысяча два… тысяча три…

Дрожащий голос Гая звучал все тише, пока не перешел в шепот, потом в хрип, а тогда и вовсе умолк.

Вот она, площадь у подножия колокольни. Странно большая, неправильной формы, мощеная булыжником площадь. А посреди нее…

Гай встал, как вкопанный.

Посреди площади торчал каменный палец. Веревки, впивающиеся в тело, улюлюканье толпы…

Каменный столб покрыт был слоем копоти. И помост вокруг усыпан пеплом.

И в какой-то момент Гаю стало даже легче — вот оно что, это просто тягостная вариация знакомого сна. Скверно, что сон вернулся — но из сна можно выскользнуть. Удрать, проснуться, уйти…

И он свирепо укусил себя за запястье. Все душой надеясь, что наваждение рухнет, что он проснется в проходной комнатке старухи Тины, посмотрит на часы и убедится, что опоздал на работу…

— Мало ли что человеку приснится, — сказал Крысолов, не оборачиваясь. — А вдруг тебе приснилось, что ты студент? Что ты подрабатываешь? Что ты везешь нутрий?..

В последних словах абсолютно серьезной фразы проклюнулась вдруг издевка; Гай тупо смотрел на свою руку — с белыми следами зубов. На его глазах следы наливались красным, и проступала даже кровь…

— А вот и нет, — сказал он, превозмогая озноб. — Я есть. Я родился, я вырос, я есть, черт побери, и мне ничего не снится… А здесь я не был. Никогда. Ни разу.

— Ты уверен?…

И Гай увидел, как Крысолов вынимает из футляра флейту. И хотел даже сказать что-то вроде «не надо», но слова так и застряли у него в горле.

— Иди сюда… Будешь стоять рядом. И не смей гнуться!.. — голос флейтиста вдруг занял собой всю площадь. И Гай увидел на месте своего проводника — темную громадину, чудовищный силуэт на фоне вдруг потемневшего неба. Увидел и отшатнулся — но его подхватили и рывком вздернули на помост.

Звук флейты.

Ничто в мире не может издавать такой звук. Это и не звук даже — его слышат не ушами, а шкурой, пульсом, сердцем, и мир, заслышав его, треснул.

По одну сторону трещины остались деревни и Столицы, церкви и тюрьмы, базары и кладбища, больницы и бордели; по другую — безлюдная площадь, которая больше не была безлюдной.

Их сотни. Их много сотен; Их выплеснули узкие улицы, или они вышли из-под земли, а может быть, они всегда стояли тут в ожидании этого дня. А теперь день настал, и для них не было ничего страшнее, чем опоздать на Зов. Площадь была уже полна, а они все прибывали и прибывали. Гай корчился от проникающего под кожу звука, и вот тогда, когда терпеть уже не оставалось сил — звук оборвался.

Ни шороха, ни шепота. Сотни лихорадочно блестящих глаз.

На Горелой Башне гулко и страшно ударил колокол.

— Все ли явились, палачи?

Это не был голос Крысолова, и вряд ли это вообще был человеческий голос. Гай взглянул — и тут же пожалел, потому что на месте Крысолова высилась фигура, уместная разве что в кошмарном сне. Пылали зеленые лампы на месте глаз, и черными складками опадала зубчатая, проедающая пространство тень, и когда фигура повелительным жестом подняла руку — ударил красный сполох на месте колечка с камушком.

— Все, — отозвался из толпы голос, подобный деревянному стуку.

— Вы не забыли? — спросил Тот, кто был Крысоловом.

— Мы помним, — сказал другой мертвый голос.

Страшная рука вдруг вытянулась, указывая прямо на Гая:

— Вот он.

Гай хотел вздохнуть — но ведающие дыханием мышцы не послушались, сведенные судорогой. Бежать было некуда, ноги, казалось, по колено вросли в каменный помост, страшно хотелось кричать — но в этот момент он ясно услышал голос прежнего Крысолова:

— Спокойно, парень. Спокойно, мальчик, это всего лишь я!..

Сотни измученных глаз смотрели прямо на Гая.

— Узнаете? — спросил нечеловеческий голос, а в это время сильная и вполне человеческая рука предусмотрительно взяла Гая повыше локтя.

— Да, — пронеслось по площади, будто вздох. — Да, да, да… Это он…

Это не я, хотел крикнуть Гай, рванулся, но держащая его рука тотчас же превратилась в стальной капкан. Гай обмяк, и тогда площадь колыхнулась, вздохнула и опустилась на колени.