Леонида Подвойская - Тьма

Хозяин этой реликвии несколько раз жестами показывал, куда сворачивать, затем жестами показал, что надо остановиться.

- Теперь всё время прямо. Скоро шоссе пойдёт влево, в райцентр, а ты всё равно прямо. Там на развилке иногда наши менты стоят, но меня они знают. Вот, одевай, - протянул он из коляски шлем. А я так. Увидят, что я, не остановят. Теперь вперёд.

Ещё до развилки старик уснул. Максим некоторое время прислушивался к каким-то странным звукам, врывающимся в ровное рычание двигателя. Убрав газ, прислушался. Улыбнулся такому богатырскому храпу хозяина мотоцикла и рванул дальше. Никого на перекрёстке не было, и Макс беспрепятственно помчался по узкой, выбитой годами и непогодой древней пустынной дорожке. В другое время он полюбовался бы проплывающей ночной красотой. Но не сейчас.

«Как же так? Он же должен был вывести всех… Должен… За рясу не потянешь. Но ему же верили? Значит, не во всём. Трое! И… и ведь не шевельнулось ничего! Может, такие же? Но я… я не хотел убивать и таких. Нельзя убивать и таких! Или этот удар… Да нет, это уже потом, когда я вырубал… Может, эти репортёры опять всё переврали?» Уцепившись за эту спасительную мысль, Максим до отказа довернул рукоятку газа, акселератора, то есть.

При всей прыткости ветерана, ночная дорога заняла часа полтора. Выскочив из леса, мотоцикл запрыгал по кочкам уже грунтовки. Макс снизил скорость и медленно подкатывал к монастырю. Потрясал вид нетронутой церкви. В лучах прожекторов она, светлая, с золотым куполом, радом с чёрными оплавленными развалинами, словно молодая мать стояла над своими детьми. Мёртвыми детьми. Максу даже показалось, что она протягивает руки к луне. «Какие руки» - потряс головой Максим, останавливая мотоцикл.

- Приехали, Иван Васильевич! - потряс он за плечо хозяина мотоцикла.

- Отлично. Я сейчас! - пробормотал тот, удобнее устраиваясь в коляске. Что поделаешь! Старость менее любопытна и менее восприимчива к чужим несчастьям. Нет, сопереживание или там, посильная помощь, - конечно. Но на всё своё время.

Пожав плечами, Максим оставил славного старика и рванулся к оцеплению. Отца Афанасия ему удалось отыскать минут через сорок. Тот прятался сейчас от журналистов и репортёров в заброшенной келье какого - то отшельника.

- Вовремя, - сухо поприветствовал юношу монах. - Вот-вот тела будут выносить. Посмотришь на деяние своё. Пойдём! Нет, подожди. Так не пустят. Вот, одевай - он достал из большой сумки ворох монашеской одежды. - Скорее, ради Бога! Что ты?

- Моё «деяние»? - глухо переспросил Максим, глядя на монаха страшным взглядом своих чёрных глаз. - Я же предупреждал! И вы… по большому счёту, вы дали добро, благословили, по-вашему, нет?

- Но я не знал! Я даже и представить не мог, что… Ладно, Максим. Одевайся и пойдём. Посмотрим на деяние наше.

Видимо, и репортёры ждали именно этого момента. Блицы мелькали, словно на пресс-конференции какого президента. Действительно, спасатели вынесли три накрытые простынями тела. Загрузили и отправили.

- Поиски, конечно, будут продолжены утром, - сообщил руководитель. - Но это - на всякий случай. Судя по… ээээ… списочному составу, больше в монастыре никого не было. Не должно было быть.

Отец Афанасий потянул Максима с собой и в морг. На опознание. Настоятель всё ещё находился в прострации и на такие дела был непригоден.

- Ну вот теперь и поговорим, сын мой, - уже утром, вернувшись в келью, предложил отец Афанасий.

Максим промолчал. О чём говорить-то? Перед глазами стояли обугленные, одинаково скрученные в «позе боксёра» тела. У двоих не обгорели лица, и Максиму казалось, что он слышит жуткий крик боли, вырывающийся из открытых ртов.

- Вот за что ты их? За содомский грех? Они не все были грешны. Да если бы и были. Ты кто, чтобы их вот так!

- Но я не хотел! Чем поклясться, что не хотел? Вы же должны были…

- Моя вина, что не остановил. Не знал о пределах твоих сил. Но должен был догадываться… Буду молить их о прощении.

- Их? Идите сюда!

Юноша схватил монаха за руку, и упал на колени. Сосредоточился в своём отчаянии и вскоре почувствовал…

- Говорите. Это они… Уходят… Но ещё слышат… Ну же…!

Почувствовал и потрясённый монах. Поверив, он обратился к уходящим с мольбой о прощении. К каждому. А затем, отпустив руку юноши, повернулся к иконе, обращаясь теперь к Богу. Лишь теперь набрался отваги обратиться к погибшим (каким ещё погибшим? Убитым!) и Максим.

- Вы поняли? Нет, вы поняли? - прервал он через некоторое время моление монаха.

- Что я должен понять?

- Но они же спали. Все они спали. Днём! Это в монастыре в порядке вещей, что ли? Надо немедленно… Отец Афанасий, придите же в себя. Здесь не я виноват. Ну, не я один.

- Если тебе так будет легче жить…

- Да не в том же дело! Надо обязательно сказать тем, кто будет эээ вскрывать, чтобы анализы провели. Кто-то им какую-то мерзость подсыпал.

- Нет!

- Что "нет"?

- Мы уже с тобой ославили монастырь. Если ещё найдётся отравитель…

- Я найду!

- Даже если ты не заблуждаешься. Не надо всё это мирянам на потеху.

- Понял. Тогда я…

- А ты пойдёшь замаливать свою вину.

- Замаливать?

- Иди и исцеляй.

- А как же мой, моё…

- Ты узнаешь, когда наступит пора. Тогда, даст Бог, и поговорим. А сейчас - уходи. Мне тоже надо замаливать свою вину.

- А эти… которые должны были за мной приехать?

- «Эти»! Нет уже «этих». Всё иди. Постой. Вот твой паспорт. И… с Богом!

Совсем павший духом Максим вернулся и разыскал возле мотоцикла нового знакомого.

- Ну что, возвращаемся? - с надеждой спросил тот. - С этими страстями Господними и без нас разберутся. Знаешь, какой тут шепоток ходит?

- Подбросите меня до райцентра? Мне бы на поезд…

- Ну что же, - вздохнул старик - вольному воля.

- Если бы вольному и если бы воля… - в свою очередь вздохнул Максим.

Теперь за рулём ехал хозяин. В райцентр всё-таки. Могут и правами незнакомца поинтересоваться. На привокзальной стоянке - тесноватой, занятой несколькими добитыми «моторами», они остановились.

- Вот и вокзал. Он у нас - достопримечательность. Ещё немцы пленные строили. Кстати, -спохватился Иван Васильевич. - Ты как без денег-то?

- Да зайцем, как-нибудь.

- Но у нас тут только дальнего следования притормаживают. Да товарняки. Вот, на, подкожные. Да бери, не жалко. Извини, не знаю, хватит ли, но…

- Да что вы, спасибо…

- Бери, сказал! Старших слушаться надо. Ну, бывай. Жаль, что не остаёшься. Запал ты мне на сердце сразу. Прощай!

Славный старик газанул и быстро уехал.

В общий вагон денег хватило до ближайшего краевого центра. Всё это время юноша, тупо глядя на мелькающие в окне деревья, пытался нанизать события и мысли на какой-то единый стержень. Но мысль об убийстве выжигала все остальные соображения. Он сейчас убегал? Зачем? Кто же их? Кто им? Но я? Я то зачем это сделал? Постой-постой. Показать, что «Господь не терпит»? Откуда я-то знаю? И погибли-то не геи. Что я доказал? Зря уехал. Надо бы узнать, кто. Хотя, может, и сами докопаются. А куда я теперь? «Иди и исцеляй». Как там: «Врачу, исцелися сам?» Сам. Через Сама - к девушке? Почему через Сама? Чем ты сейчас занимаешься вообще? По течению событий? Глупость сморозил - и опять по течению. «Глупость». Хорошенькое словечко нашёл. Мякенькое такое.