Андрей Чернецов - Девичьи игрушки

А то, что глаза болят, тут они ничего сделать не вольны. Вероятно, отрава каким-то образом подействовала на его зрение. Ничего, что еще так отделался. А то ведь и вовсе жизнью поплатиться мог за то, что разворошил змеиное гнездо…

– А ты ведь мне еще с нашей первой встречи приглянулся, – не открывая глаз, промурлыкала Брюнета.

– Это там, в лесу? – вспомнил о разбойничьем притоне поэт.

– То был второй раз, – обвила руками его шею, прижалась всем телом, так что парню вмиг стало жарко.

– Когда же?

Рука шаловливо поползла к чудному бархатному бутону, норовя сорвать.

– Год назад. Помнишь машкерад у Разумовского? Ты был там, кажется, вместе с Ломоносовым?

Как?! Прелестная Маска?!

– Так то была ты?.. Племянница…

Она быстро прихлопнула его рот прелестной, но довольно тяжелой ручкой. Иван, разумеется, предпочел бы поцелуй.

– Я так хотел с тобой потанцевать тогда…

– И я, – призналась красавица. – Отчего же так быстро удалился? Только не поминай про суконное рыло в калашном ряду! Ни за что не поверю, что такой храбрый парень, как ты, кого-то испугался, пусть и самого канцле… Ой!

– В лесу был не второй раз… – решился наконец проверить свои догадки Барков.

– Что? – не поняла Брюнета.

– Видел тебя еще однажды… В Питере, на мосту… под конвоем…

Попал ли? Ужель ошибся?

…Аристократический овал лица с впалыми щеками и чуточку высоковатыми скулами. Страдальчески стиснутые вишни-губы. И глаза… Исполненные муки, мольбы и вместе с тем всепрощения…

– А… – погрустнела девушка. – Меня тоже схватили по делу дяди. Слава богу, удалось бежать.

Иван помрачнел и начал выбираться из постели. Все чудесное когда-нибудь да кончается. Увы.

– Тебе надобно бежать из России, – глухо вымолвил приговор своему недолгому счастью. – Оставаться здесь – значит подвергнуть себя смертельной опасности. Твой дядя арестован. Помочь не сможет. А Приап… Шувалов, чтобы добыть улики против смертельного врага своего, на все решится…

– А ты?

Подошла к нему со спины и обняла. По тому, что не возразила, поэт понял, что мысль о побеге не была для нее нова и неприемлема.

– Что я? Мне ничего не сделается. Кто я для Шувалова? Так, тля. Вернусь к своим фолиантам, летописям, переводам. И… стихам… Кстати…

Он взял со стола тетрадь (ту, вторую).

– Хочу подарить тебе на память… Такие вирши, конечно, негоже читать добропорядочным девицам…

– Где ты тут видишь добропорядочных? – подбоченилась девушка, бесстыдно выставив напоказ все свои прелести.

– Вот-вот… – улыбнулся Барков печально. – Здесь описано все, что нам пришлось пережить… И еще кое-что… Ты уж сохрани…

– Но мы же не собираемся расставаться прямо сейчас, а? – Шаловливая ручка нашла любимую девичью игрушку. – У нас еще ведь есть чуток времени?..

– Берегите ее, барон, – протянул на прощанье руку офицеру и кивнул на карету, где за решетчатым стеклом виднелся профиль Брюнеты.

– Иероним, – ответил тот крепким мужским рукопожатием.

– Тогда лучше по-нашему, Ерема.

Оба рассмеялись коротким, невеселым смехом расставания.

– Вы уж меня простите, господин копиист…

– Иван.

– Gut, но тогда тоже по-нашему, Иоганн. Простите меня…

Пристав замялся.

– За то, что вы шпионили за мной?

Виноватый кивок.

– По заданию Шувалова?

Еще один.

– Но почему именно вы? Неужели под рукой графа не нашлось никого другого?

– А моя репутация? Самый правдивый человек на земле! – потешно кривляясь, произнес барон с едким сарказмом. – Более подходящей фигуры для такого дела трудно было найти. Представьте, ведь меня по бумагам уже несколько лет нет в России.

Ну да, и Иван вроде бы слыхал, что барон, довольно известная в Петербурге личность, ушел в отставку и вернулся к себе на родину еще года три назад.

– На самом деле мне было поставлено условие: найти старика и его Книгу и привезти их в столицу. Лишь после этого российская граница для меня становилась открытой. Зачем они понадобились Шувалову, ума не приложу. Потом поступило задание найти что-либо, компрометирующее канцлера.

– Не боитесь, что граф передумает и не захочет вас отпустить? Вы стали опасным свидетелем.

– Я? – удивился немец. – Да кто ж мне поверит, даже вздумай я болтать? Лошадь, привязанная к кресту колокольни? Искры из глаз, способные воспламенить порох? Собака, вывернутая наизнанку?

– Да уж, – не нашелся что ответить поэт.

– И все ж я благодарен Господу за то, что довелось все это пережить, – стал одной ногою на ступеньку кареты барон. – За то, что я встретился с вами и…

Кивок в сторону окна с профилем.

– Ах да! – спохватился Барков. – У меня ведь и для вас есть подарок! Держите!

Протянул нечто большое, покрытое платком.

– Что это? – заинтересовался барон.

– Всего-навсего наш с вами спаситель! – сдернул покрывало Ваня.

– Благодарю! – расчувствовался бывший в-ский пристав. – Но пускай он лучше достанется ей. Мне и Книги довольно.

– Ладно… – пожал плечами господин копиист. – Вам виднее…

…– Ладно… – Лицо Приапа стало прежним: серьезным и непроницаемым. – Записке твоей я, разумеется, ходу не дам. Ибо наврано там столько, что за год лопатой не разгребешь. Надо же! Люди, выходящие из черных зеркал и как две капли воды схожие с императрицей, великим князем со княгинею… Горазд же ты, братец, огород городить. Небось, как всегда, с пьяных глаз писал?

– Нет, – словно черт дернул Ивана за язык. – Я точно это видел…

– Что-о? – с усмешкой протянул Шувалов. – Что видел-то, Ваня? Гекату эту твою с Плутоном? Аль еще какое идолище филистимлянское? Еще апостолом Павлом сказано, что боги языческие поганые – суть лишь имя, пустой звук, выдумка темных людей, истинной веры не знавших. Да и были бы если боги некие, так усохли давно, без жертв да поклонений. В мышей каких обратились аль в домовых…

Глава Тайной канцелярии добродушно усмехался, глядя на поэта.

И теперь уже господин копиист каким-то чудом непонятным прочел мысли, желания этого человека – владыки его живота и смерти.

А ведь Шувалов и в самом деле отчего-то не хотел чинить ему зла. Не хотел ни бросать его в подвал, к дыбе и «кобыле», ни ссылать в монастырский застенок, откуда если и выйдешь, то иссохшим стариком годы и годы спустя.

«Ну окстись же, братец, – увещевали его глаза. – Не понуждай меня к злу. И без того перед Иисусом не знаю, как оправдаюсь!»

Ивану вдруг захотелось плакать.

– Ты это, – вдруг посуровел граф. – Особо не болтай языком про все эти дела. Потому как ежели дойдет до тех, до кого не след, то… сам знаешь, поношение особ царствующих да волхования всякие. Хотя, конечно, и не казнят у нас смертью даже душегубцев-воров теперь, только вот ведь какая печаль: сам видишь, новые времена приходят – и как оно там будет, неведомо…