Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – коннетабль

Нет, рыцари бы такую веру не приняли, это понятно и насекомому. И мне такое противно. А здесь вера чистая, с горящими глазами и чистым праведным сердцем. Рыцари охотно присягают ей и несут ее в своих душах и распространяют где словом, а где огнем и мечом, что тоже истинно и правильно.

Страусы не любят кошек за то, что те закапывают свое говно в песок, а я не люблю барона Альбрехта, что разгребает песок и ехидно показывает, куда собираюсь вступить.

Барон оппозиционер настолько, что даже кубок на пиру поднимает в стиснутом кулаке, однако когда принимаю решение, уже не спорит, а выполняет умело и достаточно творчески.

Да и вообще, это я, как правитель, всегда должен быть готов ответить на вопрос: «А что будешь делать, если?..» Оппозиция брать на себя ответственность и принимать решения не обязана. Потому барон с удовольствием оппонирует, критикует, высмеивает, даже язвит, но понимает, что на такие риски не пойдет, на какие решаюсь я.

Сейчас за окном холодные зимние звезды, промерзлая луна робко ползет по обледенелому небосводу. Пес бесстыдно дрыхнет у камина, разогрелся так, что уже лежит на спине, изогнувшись и раскинув лапы. Из раскрытой пасти высовывается язык.

В дверь постучали, я сказал «войдите», через порог переступил барон Альбрехт, крайне учтивый, трезвый и с мокрыми приглаженными волосами.

– Счастлив видеть вас на ногах, – сказал он серьезно.

– А почему нет?

– Остальные свалились, – объяснил он. – Зимний поход измотал всех. Кто-то отморозил уши, кто-то пальцы… Сейчас все отсыпаются. Суток двое еще не увидим за столом героев!

Я сотворил чашку кофе и придвинул ему на другой край стола. Он сел, принюхался.

– Пахнет обворожительно… Вы этим и спасаетесь?

– И вам поможет.

– Знаю, – ответил он, – уже пробовал…

Я наблюдал, как он осторожно отхлебывает черную густую жидкость, горячую и сладкую, губы барона вытягивались трубочкой, но глаза неотрывно следили за моим лицом.

– Сэр Ричард, – произнес он легко, – вижу скорбь на челе!.. Великие замыслы?

– Нет, – признался я. – Самые что ни есть мелкие.

– Можно поинтересоваться?

– Если не опасаетесь запачкаться, – предупредил я. – Размышляю уже в который раз, достаточная ли я сволочь, чтобы стать хорошим правителем больших территорий, где много лордов, сотни городов, тысячи сел и масса самого разного народа.

Он вскинул брови.

– А в чем затруднение?

– Я всем хотел бы быть хорошим, – ответил я честно. – И пока я был простым рыцарем, это удавалось. Даже паладину удавалось, хотя меня мало кто понимал. Но хотя бы никто не проклинал! А вот гроссграфу достанется…

Он подумал, развел руками:

– Сэр Ричард, я рос в неплохом окружении и приличном замке, но я с детства видел, что мои родители – полнейшие идиоты и все делают не так, как надо. И говорят не то, и поступают не так! Ну просто кретины, мне за них бывало жутко стыдно. За все стыдно: как говорят, одеваются, общаются с соседями… А уж как ведут себя с моими ровесниками, я вообще сгорал со стыда… Так вот, сейчас у меня трое детей. Я вижу, что я для них полнейший идиот, все делаю не так, как, по их мнению, надо. Ну просто кретин, как им за меня жутко стыдно… И говорю не то, и одеваюсь не так, и соседям брякаю по своей непроходимой дурости не то, что, по их мнению, должен бы изречь…

Я промолчал, горечь в словах барона понятна, хотя я пока в первой стадии развития: для меня родители – дураки, все делают не так, а я вот знаю лучше.

Барон смотрел на меня с ожиданием, я пробормотал:

– Ну, эта… сочувствую.

Он кивнул.

– Я подумываю махнуть рукой. В смысле, перестать их воспитывать. Они каждый мой жест, каждое слово понимают только как тиранию. Пусть еще чуть подрастут, а там выпихну в жизнь. Пусть она их обтесывает, а я уже устал!.. А вот вам так не поступить, сочувствую. Вам придется привыкнуть, что вы в глазах почти всего населения – мерзавец, сволочь. К счастью, это случится не сегодня. Вам надо сперва завоевать трон гроссграфа, укрепиться. Это время вам обеспечено сочувствие. А вот как только взгромоздитесь на трон…

Я вздохнул.

– Ну да, а вы будете во главе оппозиции.

– Люблю критиковать, – признался барон. – Чувствуешь себя таки-и-и-им умным! И, главное, ни за что не отвечаешь.

– Я тоже, – признался я, – особенно чувствую себя волевым и сильным тогда, когда этих качеств от меня не требуется.

– Политики не питают ни любви, ни ненависти, – заметил барон. – Они руководствуются не чувствами, а интересом. Поэтому я полагаю, что у вас есть все шансы…

– Ага, – согласился я саркастически. – Потому что я вот такая бесчувственная свинья?

– Ну почему сразу свинья, – возразил он. – Но надо признать, что вы обычно весьма трезво смотрите на мир.

– Понимаю, – ответил я тоскливо, – понимаю, что такое смотреть трезво. Дипломат вы, барон. Умеете так обгадить, чтобы запах оставался приятный.

Он улыбнулся одним уголком рта.

– Вам придется тоже этим овладеть.

– Я говорю грубо?

– Очень, – подтвердил барон. – Очень, сэр Ричард. Создается впечатление, что вы никого не уважаете. А этого никто не любит. Даже всеми не уважаемые люди и людишки.

А в самом деле, мелькнула раздраженная мысль, дамы и даже рыцари посматривают когда с недоумением, когда с осторожностью. Не понимают, что я тонко чувствую, но грубо выражаюсь. Я такое вот, на лицо ужасное – доброе внутри. Или «слова их порою грубы, но лучшие в мире песни они в рюкзаках хранят». Это вообще свойственно тому миру, из которого меня занесло: там без этого не выжить как личности, давление со всех сторон жутчайшее, как на дне Тихого оке shy;ана.

А здесь, если говорить чисто и возвышенно, никто не станет гыгыкать и, приставив большой палец к виску, махать остальными. Но я все никак не могу в это поверить и привыкнуть. Вернее, только начинаю вживаться, и даже появляется зуд в спине там, где режутся белые крылья, как спешу над собой похихикать, пока другие не обхихикали.

Пес проснулся, покачался на спине, подошел к барону и подставил ему шею. Барон опасливо поскреб ногтями, я сказал с неудовольствием:

– Мне придется написать табличку и повесить у входа в замок: «Во дворе добрая собака. Не обижайте ее».

– Не думаю, – сказал барон, – что всегда добрая. Я слыхал, вы даже монастырь планируете на земле Армландии?

– Даже такой слух пошел?

– Представьте себе.

– Вроде бы никому не говорил…

– Но слушок есть, есть.

Я пробормотал:

– А может быть, кто-то проверяет реакцию? Подтвердю или опровергну?

Он удивился:

– А зачем это надо?

Я сказал с тоской:

– Ох, барон, не знаете вы еще эти политтехнологии… Иногда не сразу и поймешь иную трехходовку, а то и многоходовку. Ладно, сильному скрывать нечего, а если кто на этом наживется – фиг с ними. Да, в такой огромной области, как Армландия, должен быть свой монастырь. У него будут определенные функции…