Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – оверлорд

Теперь вопрос на засыпку: смог бы мальчик, каким я был, гордиться таким мужчиной, какой я сейчас? Или я все еще не мужчина, а вечный мальчик, за которого решали родители, школа, универ, армия, шеф на службе, газеты, телевидение, общественное мнение?..

На ходу одеваясь потеплее, я сбежал по лестнице и проскочил через холл во двор. Воздух теплый, словно не холодный декабрь, а март или даже апрель, а солнце почти по-весеннему яркое и слепящее.

Зайчик весело заржал, видя меня в конюшне. Я обнял его теплую голову, поцеловал, он дохнул в ухо сухим прогретым воздухом. Двери распахнулись, там опасливо выглядывают конюхи. Я вскочил в седло и, пригибаясь, чтобы не вылететь от удара в притолоку, вылетел во двор.

– Отлучусь в каменоломню, – объяснил Гунтеру. – Бобика не отпускайте, пусть и дальше кур гоняет.

– Да как его не отпустить, – взмолился Гунтер. – Разве его кто удержит?

Я улыбнулся.

– Ну, вообще-то я велел ему ждать в замке. Это я так, на всякий случай. Чтоб напомнили ему, если что. Отец Ульфилла в самом деле ломает камень в одиночку?

– Вы не поверите, но он… в самом деле там. Я вздохнул:

– Поверю. Кстати, как дела в Амило и Вердене? Гунтер бодро отрапортовал:

– Отлично, сэр Ричард!.. В Амило все в руках леди Гервены, бывшей жены сэра Одноглазого. Она и при нем занималась хозяйством, а теперь так вовсе развернулась. Хозяйственная женщина!..

– А в Вердене? Он ухмыльнулся.

– Вы сами поручили отцу Ульфилле… при моем общем руководстве, понятно, особо заняться Верденом. Ну там церковь восстановить, часовни, священника отыскать… Вот он и взял все в свои руки.

– Не все, – сказал Ульман ревниво.

– Ну да, все рыцарии люди с оружием подчиняются тебе, -согласился Гунтер добродушно, – однако изотца Ульфиллы такой хозяйственник получился…

– Умелый? – удивился я.

Гунтер снова ухмыльнулся, уже шире.

– Да как сказать. Где умения недостает, там берет напором. Крестьяне по его призыву стену лбами проломят!.. Проповедник из него мощный.

Я снова вздохнул, на груди как будто лежит массивная могильная глыба.

– Хуже того, он прав.

Уже две недели, как говорят, здесь погода солнечная, в небе ни облачка, так что снег постепенно осел сам по себе, кое-где покрылся корочкой наста, а укатанные санями дороги чернеют, словно там уже тает.

Солнце лсейчас яркое, лучи бьют в стены каменоломни под прямым углом. Я издали буквально ощутил, как прогреваются камни. Снег в карьере растаял, разве что гнездится в щелях и ямах. На южной стороне копошится человеческая фигурка. Я всмотрелся, охнул: на солнце блестит потная спина, худая и жилистая, остро торчат позвонки, а лопатки ходят под кожей, как широкие лезвия ножей, едва не прорывая. Отец Ульфилла обнажился до пояса, только штаны на нем меховые, да обувь зимняя, но все-таки среди зимы сбросить даже рубаху… гм… вот это энтузиазм.

Я подъехал ближе, отец Ульфилла, не замечая меня, с кряхтением кантовал четырехугольную глыбу. Она не поддавалась, он боролся со всем усердием, страшно вздувая жилы на худом теле, сопел, шипел сквозь стиснутые зубы, постанывал, но каждый раз заставлял ее поддаться, уступить.

Оставив Зайчика наверху, я спустился в карьер, выбрал среди отколотых камней уже отесанный, попробовал катить, потом сумел поднять и, держа обеими руками у груди, понес.

Отец Ульфилла как раз переводил дыхание. Из-за шума в ушах не сразу услышал мои шаги. Я прошел мимо, ноги уже подгибаются от натуги, выронил глыбу к тем трем, которые ждут очереди на укладку. Когда обернулся, отец Ульфилла, тяжело дыша, смотрел злыми глазами.

– Приветствую, – сказал я миролюбиво. – Благослови, отче.

Он прошипел:

– Пусть в аду тебя благословляют! Я покачал головой:

– Отец Ульфилла, это тяжкий грех – отказать в благословении.

– Ты не нуждаешься в нем, – отрубил он. – Не говоря уже о том, что пришел не за благословением. Что ты хочешь сказать в оправдание, Антихрист?

Я вздохнул. Этот деревенский попик на диво умен, прозорлив и, хуже всего, честен. А каким затурканным казался в первые дни.

– Отец Ульфилла, – произнес я кротко, – разве, убив продавшего душу дьяволу Галантлара, я не совершил благое для церкви дело? Разве вы не получили возможность проповедовать, учить, вести и наставлять? Он покачал головой, в глазах горел злой огонь.

– Один сатанист убил другого, – сказал он непримиримо. -Что здесь удивительного?.. Вы все и между собой грызетесь… Стало еще хуже.

– Чем же?

– На смену явному сатанисту пришел скрытый, – заявил он. – Думаешь, меня обманет то, что принес камень к подножию монастыря?

Я распахнул рубашку и показал серебряный крестик на груди:

– А это? Он фыркнул:

– Ложь.

Я в сомнении потрогал цепочку:

– Да вроде настоящее серебро… нечисть его боится. И крест настоящий.

– Ложь, – повторил он. – Ложь! Дьявол искушает нас во многих ликах и образах. Это бесы страшатся серебра, бегут от креста, молитвы их бросают в корчи, а продавшие душу дьяволу люди терпят, не морщась, ибо человек может вытерпеть все! И притворяться, притворяться…

Я подумал, кивнул:

– Отец Ульфилла, вы глубоко правы. Я как-то не подумал об этом раньше. Молод ишшо… В самом деле, демоны – существа прямые и честные. Им глубоко противны как изображения креста, так и серебро, молитва, потому тут же исчезают. Человек – сволочь хитрая. Сцепит зубы и все вытерпит, да еще и улыбаться будет, гад! Человека выявить труднее, вы правы.

Он слушал настороженно, а едва я сделал ггаузу, тут же заявил:

– Но я тебя сразу увидел, Антихрист!.. Я сказал мирно:

– Вообще-то это слишком, отец Ульфилла. Антихрист должен быть равен Христу, а я пока что мелкая мошка… Плаваю как в догматах церкви, так и в антихристизме. Хотя, конечно, приятно, когда переоценивают. Все-таки я рыцарь, а рыцарство – это предельный маскулинизм… Но я пришел к вам, отец Ульфилла, по серьезному делу.

Он насторожился, в глазах вспыхнул злой огонек.

– Не поможет, посланник дьявола! Я уже написал, как ты освободил осужденную на очищение от грехов ведьму! Теперь тебя не спасут и стены твоего замка!.. Церковь разошлет указ, что ты – отлучен, и отныне под страхом отлучения тебе никто не подаст воды, не даст ночлега, а всякий встречный должен постараться убить, ибо убившему простятся все грехи земные! Даже если убьет разбойник или клятвопреступник.

Холод прокатился по моему телу. Я ощутил себя пусть еще не на краю темной бездны, откуда тянет могилой, но все-таки близко, слишком близко. Проклятие церкви – это не проклятие какого-то короля. Королей много, церковь одна, и на всех ее землях меня будет ожидать смерть. Разве что на Юге можно уйти от расплаты.

Я перевел дыхание, сердце уже колотится, а в зобу спирает, сказал медленно: