Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – оверлорд

– Вы не взяты в плен, – сообщил я мрачно, – на поле боя, когда берут… э-э-э… пленных. Вы захвачены за контрафактными и противоправными действиями. Следовательно, на вас не распространяются гааго-же невские конвенции о гуманном обращении с военнопленными. Мародеры, партизаны и парашютисты не считаются ими… в смысле, военнопленными, а являются всего лишь диверсантами. Их надлежит расстреливать на месте. Предварительно, конечно, подвергнув всяким и разным пыткам.

Пленник посмотрел на меня надменно.

– И зачем вы мне это говорите?

Голос его звучал хрипло, но с достоинством. Я кивнул, соглашаясь.

– Я тоже всегда удивляюсь, зачем схваченным зачитывают их права?.. Какие могут быть права у арестованных? А вот мы воспользуемся своими демократическими свободами во всю ширь!.. Эй, палач!

Палач погремел жуткого вида инструментами своего ремесла, раскладывая поудобнее, ответил густым голосом медведя-шатуна:

– Да, ваша светлость?

– Готов?

– Полностью, – сообщил он радостно. – Я тут придумал новый способ, как с живого шкуру снять так, чтобы жил еще недели две… В муках, правда, но жил! А из его шкуры можно сделать барабан и прямо тут играть на нем что-нить веселое, жизнерадостное…

– Хорошо, – одобрил я. – Люблю, когда веселое… Надеюсь, он тоже запоет.

Палач захохотал:

– Еще как! Громко.

От меня не укрылась легкая гримаса отвращения Миртуса. Я всматривался в пленника, стараясь как можно быстрее понять, с кем имею дело. На той стороне подвала добровольные помощники раздувают горн, палач с удовольствием перебирает металлические крючья, щипцы, длинные спицы. Двое слуг спешно заменили ремни на дыбе, еще двое плотников прямо в подвале тешут кол и готовят приспособление, чтобы лишь поворачивать легонько ворот, а заостренный кол будет по сантиметру загоняться в задницу допрашиваемого.

– Жаль, – обронил я, – что вы не благородного сословия. Тогда вас судили бы лица равного ранга. И не было бы этих пыток, придуманных исключительно для простолюдинов.

Он высокомерно смолчал, не заорал, что он-де дворянин, но я внимательно наблюдал за его лицом и заметил то крохотное изменение, промелькнувшее на долю секунды, что выдало его с головой.

– Но, – продолжил я как ни в чем не бывало, – вы шпион из простонародья, так что все самые унизительные пытки испробуете на себе…

И снова он смолчал, хотя теперь я замечал и другие признаки благородного: прямую спину, надменный взгляд, гордую осанку. Как ни прикидывайся простолюдином, но это может пройти только в толпе, что бредет через распахнутые ворота, а вот так, с глазу на глаз, при внимательнейшем досмотре, шила в мешке не утаишь. Слишком уж по-разному приучают держаться простолюдинов и благородных, начиная с раннего детства.

– Имя? – спросил я.

Пленник посмотрел на меня мутно, промолчал. Я кивнул палачу, тот зловеще ухмыльнулся и начал заново деловито перекладывать щипцы, клещи, крючки, длинные штыри для протыкания тел насквозь, эти пугают особенно, хотя далеко не всегда смертельно.

– Все равно скажешь, – обронил я небрежно. – Когда от боли потеряешь создание… но не способность говорить, то будешь рассказывать все, даже самое что ни есть сокровенное. В том числе и то, что сам забыл! Как в штанишки писал в детстве, как за голой мамкой подглядывал…

Он ухитрился взглянуть на меня свысока, но промолчал, а я благоразумно не сообщил, что даже молча уже дает ясные и недвусмысленные ответы. Сейчас вот сказал громко и четко, что защитил себя если не от пыток, то от боли. И мои угрозы – пустое бахвальство неумного лорда, который и захватил его лишь по случайности да при помощи Адского Пса.

Я внимательно посмотрел на пленника.

– Миртус, мне иногда кажется, что он все же человек благородного сословия. Потому после обязательной программы подвергни его еще и утонченным пыткам. Изысканным!

Миртус молча кивнул, а палач спросил непонимающе:

– Куртуазным?

– Можешь и куртуазным, – разрешил я. – Это простолюдина будешь молотком по ногтям, а человеку благородному надо либо иголки под них же, либо красиво сдергивать щипцами.

Он чесал затылок:

– Ваша светлость, но мы ж не знаем, благородный он или нет.

Я вздохнул:

– Да, молчит… Ладно, тогда, чтоб не ошибиться, сперва как простого, а потом как благородного. Только пусть сперва Миртус снимет с него защиту от боли, а то некоторые трусы стараются себя защитить, хотя настоящие мужчины так не поступают! Они без всякого обезболивания смотрят даже в глаза зубному врачу… Кстати, пусть ему спилят зубы до самых десен. Это такая изысканная, даже, не побоюсь этого слова, куртуазнейшая боль!

Пленник заметно побледнел, а палач с довольным видом взял молоток и посмотрел на тонкие пальцы пленного с красивыми ногтями.

– Значит, я сперва расплющу, а иголки потом?.. Красота… Как-то в детстве попал себя молотком по пальцу, вот с тех пор помню и считаю, что это такое… такое… удовольствие! Когда не тебе, а ты кому-то… га-га-га!

Я сказал пленнику сочувствующе:

– Не хотите что-нить сказать?

Я видел по его лицу, что ему отчаянно хочется сказать, все выложить, во всем признаться и даже написать обращение к своему королю с просьбой о выкупе, но, увы, благородство происхождения накладывает печать на все естественные, что значит трусливые позывы души.

После недолгой борьбы он проговорил надменно:

– С быдлом не разговариваю.

Заскрипела дверь, в подвал спустился барон Альбрехт. Со ступенек помахал рукой.

– Я не помешаю?

– Если не броситесь защищать, – ответил я.

– Боже упаси, – сказал он. – Я только и думаю, что бы этому мерзавцу такое придумать, чтобы его окровавленная туша висела посреди двора, а он чтоб жил и все чувствовал!

– Гуманный вы человек, – согласился я. – На миру и смерть красна. А мы вот тут его планируем и… кончить. И закопать то, что от него останется.

– Лучше собачке отдать, – напомнил Альбрехт. Он подошел к пленнику, оглядел его с головы до ног. – Это ей как раз на один обед.

– Обижаете, барон, – возразил я с укоризной, – моя собачка сразу добавки запросит!

Я повернулся к пленнику, снова смерил взглядом его с головы до ног, но уже снисходительно, даже весело, как Петр Первый смотрел на захваченных в плен под Полтавой шведских генералов.

– Вы допустили ряд промахов, – сказал я доверительно и подмигнул, мол, мы же свои, маги высокого ранга, остальные даже не поймут, о чем мы говорим.

Он поинтересовался надменно:

– Каких же?

– Первый, – ответил я с удовольствием и продумал, что становлюсь похож на того стандартного злодея, что начинает нудно рассказывать главному герою, как и на чем поймал, а тот тем временем перетирает за спиной роялем веревку на связанных руках. – Первый промах в том, что вы написали это «Вы все умрете!», а ведь практически все население неграмотно. Это показало, что вы из того круга, где читать и писать умеют все.