Мария Семенова - Там, где лес не растет

Подобные мысли неведомо откуда забредали в рассудок молодого венна, он люто стыдился их и поспешно гнал прочь, опасаясь ненароком обидеть Торона. И до сих пор ему это, кажется, удавалось… Знать бы ещё, почему удавалось? Был ли Торон слишком добр и умён, чтобы сердиться на хозяйскую приблудную мысль, прозвеневшую разочарованием? Или… просто не умел он той мысли расслышать?..

Коренга хлестнул себя ещё и за это сомнение.

«Сильный, преданный, умный, жизнь за тебя готов положить – а тебе всё мало? «Просто» пёс? На себя оглянись, уродец никчёмный. Ему за крылья пеняешь, что не летят, а у самого и ног для хождения нет…»

Торон бросил толстую ветку, которую нёс, и подбежал к Коренге. Встал передними лапами на бортик тележки. Облизал хозяину сперва ухо, потом – всё лицо… Как ещё он мог утешить его? Коренга обнял верного спутника, зажмурился, зарылся носом в пышный мех, пахнувший талым снегом, влажной корой и едва уловимо – дымком. Вот оно, счастье. Оно гнездилось в ладони, ощущавшей размеренный стук пёсьего сердца. Оно щекотало его дыханием и тёплым носом тыкалось в щёку.

«Маленький. И не надо мне никого, кроме тебя. Я тебя на десять симуранов не променяю…»

Пальцы нащупали витую цепочку, изделие галирадского кузнеца Крапивы.

«Медва…»

Коренга вспомнил свой мысленный зарок непременно навестить юную стряпуху, когда будет возвращаться домой, на реку Черёмуховый Юг… Во рту опять сделалось горько.

«Домой? А с чем мне теперь туда возвращаться-то?..»

Вот это было уже совершенно невыносимо, это приходило запоздалое осознание всей огромности случившейся неудачи – как удар комля, которым срубленное дерево, бывает, раскидывает и насмерть разит неудачливых дровосеков. Не вернуться домой?.. Как???

В ответ, словно наяву, прозвучал мамин голос:

«Думай, сынок, не о том, что у тебя отнято. Думай о том, чего можно попытаться достичь…»

Коренга собрал волю в кулак и попытался. Разомкнув руки на шее Торона, он откатил тележку чуть в сторону, освобождая дорогу. Отослал Торона к краю кустов, где в снегу ещё были различимы борозды, прочерченные ногами Андарха.

Эория кончила рубить маленьким топориком толстый сук, добывая из его сухой сердцевины способные вспыхнуть щепки, и теперь разнимала ножом залитую воском ореховую скорлупу. Там у неё сохранялся от сырости невесомый трутовый порошок. Коренга усадил Торона, чуть выждал – и устремил в свой приказ всю силу души:

– Вперёд!..

Он ещё дома пытался заставить Торона взлететь, пёс хорошо знал, что от него требовалось. Он рванул с места прыжком, невозможным для обычной собаки. Даже густой мех на задних лапах не скрыл резко вздувшихся мышц. Крылья развернулись и ударили с такой яростной силой, что у Эории вылетела из ладони скорлупка, кучу хвороста перекосило на сторону, Андарх же просто упал плашмя наземь и закрыл ладонями голову. Наверное, он решил, что Торон вознамерился его снова схватить.

Ещё прыжок, ещё! Коренга так вцепился в борта тележки, словно от его усилия что-то зависело. Крылья гулко хлопнули одно о другое, встретившись под брюхом, Торона выбросило вверх на высоту в полтора человеческих роста… Но это было и всё. Натянутые перепонки не сумели удержать в воздухе слишком тяжёлое тело, крылья вывернуло наизнанку, Торон с обиженным визгом распрямил поджатые было лапы и, каким-то образом смягчив удар оземь, пробежал ещё с десяток шагов, прежде чем остановиться.

Повернулся, сложил крылья и потрусил к хозяину, наклоняя виноватую голову и неуверенно виляя хвостом. Опять, мол, я оплошал! Ты уж очень-то меня не ругай…

Коренга обнял его, вспоминая, как годы назад почти так же пытался разбудить утратившие хождение ноги. Тогда ему тоже казалось: ещё одна попытка, ещё одно бешеное усилие духа – и ноги пойдут. «Не мучай себя понапрасну, сынок, – говорила ему мама. – Ты же знаешь, это предопределено…» Прошло время, прежде чем он послушал её. А теперь, кажется, пытался сотворить похожее над Тороном. И тоже, наверное, только зря мучил его…

Андарх наконец отважился чуть приподнять голову, а Эория сердито сказала:

– Во имя деревянной рыбы, венн! Предупреждай хоть, когда следующий раз такое затеешь!

Когда появились угли и окрепшие пламена, постепенно высушивая, смогли поглощать мокрые сучья, Эория напомнила Андарху:

– Что же за корысть нам окажется тебя в товарищи брать?

Андарх ответил не сразу. Он сидел по другую сторону набравшего силу костра, зябко скрючившись и пытаясь согреть сизые, с поджатыми пальцами, босые ступни. Бледное пламя трепетало на ветру и обманывало его, то отказывая в тепле, то обжигая. Он содрогнулся всем телом, быстро вскинул глаза и повторил:

– Кровь во мне царская…

Ни на Коренгу, ни на Эорию эти слова особого впечатления не произвели. Оба успели кое-чего повидать, а потому и отвыкли давать немедленную веру любым подобным признаниям. Чего только в надежде на подаяние не расскажет о себе оборванец, сидящий у дороги в большом городе или оживлённом погосте! Если каждому верить, получится, что каждый более-менее известный вельможа всю жизнь только и занимался тем, что плодил детей на стороне, а из рудников разрушенных Самоцветных гор спаслось куда больше народу, чем вообще могло там поместиться.

Вот только не у каждого такого нищего всю кожу покрывала сплошная вязь тонких, с немалым искусством выполненных наколок. Поэтому Эория не стала с ходу отмахиваться от Андарха, лишь подтолкнула его:

– Слышали мы уже про твою кровь. Ты, стало быть, Царю-Солнцу побочным внуком доводишься?

Андарх содрогнулся с головы до пят, то ли от холода, то ли от обиды, то ли оттого, что собирался наконец выдать бережно хранимую тайну. Он почти прошептал:

– С нынешним царём аррантов я, хвала Богам, не в родстве. Мой род гораздо древнее и старше, чем у него…

Эория сосредоточенно сдвинула брови. Потом задумчиво проговорила:

– Народ моей матери числит среди прежних царей каких-то Андархиев. Только они правили так давно, что в аррантских летописях о них почти не сохранилось известий. Одни имена.

Андарх ответил по-прежнему очень тихо, словно опасаясь посторонних ушей:

– Это и были мои предки. Потом древнее наследование прекратилось. Некоторое время власть принадлежала тому, кто мог взять её силой. С тех пор и поныне на нашем троне сидят не имеющие на него никаких прав…

Коренга попытался вообразить то, о чём говорил крадун, но потерпел неудачу. Дочь большухи Кокориного рода совершенно не обязательно в свой черёд становилась большухой, потому что другая женщина могла оказаться более уважаемой, разумной и мудрой. И даже соседи-сольвенны, изрядно, по мнению веннов, растерявшие древнюю Правду, не то чтобы ставили над собой кнесом непременно потомка прежних вождей.