Джонатан Страуд - Врата Птолемея

Я был в обличье ученого, как раз на случай подобного вторжения.

Птолемей жестом заставил меня умолкнуть.

— Чего она хочет?

— Посевам ее мужа угрожает саранча, господин. Она просит тебя о помощи.

Мой хозяин нахмурился.

— Глупости какие! Что же я-то могу поделать?

— Господин, она говорит о… — слуга помялся — он сам был тогда вместе с нами, — о том, что ты сделал с быком.

— Ну, это уже слишком! Я занят. Пусть меня не беспокоят. Отошли ее прочь.

— Как тебе угодно, господин. — Слуга вздохнул и собрался уже закрыть дверь.

Мой хозяин заерзал на подушках.

— Что, она очень несчастна?

— Ужасно несчастна, господин. Она ждет здесь с самого рассвета.

Птолемей раздраженно фыркнул.

— Как это все глупо!

Он обернулся ко мне.

— Рехит, ступай с ним. Посмотри, может быть, удастся что-то сделать.

Через некоторое время я вернулся сильно пополневшим.

— Саранчи больше нет.

— Вот и хорошо.

Он, нахмурившись, заглянул в свои таблички.

— Я совершенно потерял нить разговора… Так, мы, кажется, говорили об изменчивости Иного Места.

— Надеюсь, ты отдаешь себе отчет, — сказал я, грациозно опускаясь на соломенный тюфяк, — что теперь дело сделано. Ты создал себе репутацию. Теперь ты — человек, который может спасти от всего на свете. Отныне тебе никогда не ведать покоя. С Соломоном, когда он прославился своей мудростью, вышло то же самое. Он буквально за порог не мог выйти, чтобы ему не сунули под нос какого-нибудь младенца. И кстати, не всегда с одной и той же целью.

Мальчик покачал головой.

— Я ученый, исследователь, и ничего больше. Человечеству должны помочь плоды моих трудов, а не моя способность справляться с быками или саранчой. И к тому же это ведь ты, Рехит, делаешь все это, а не я. Не мог бы ты стряхнуть с губ эти крылышки? Спасибо. Так вот, для начала…

Кое в чем Птолемей был очень умен, даже мудр, — но далеко не во всем! На следующий день у дверей его покоев болтались еще две женщины: одну замучили гиппопотамы, вытаптывавшие ее поля, другая принесла больного ребенка. И меня снова отправили «посмотреть, не удастся ли что-то сделать». На следующее утро перед покоями стояла уже небольшая очередь, хвост которой выползал на улицу. Мой хозяин рвал на себе волосы и сетовал на злую судьбу — и тем не менее меня снова отправили разбираться с их бедами, вместе с Аффой и Пенренутетом, еще двумя его джиннами. Так оно и пошло. Исследования его продвигались черепашьим шагом, зато его слава среди народа Александрии разрасталась стремительно, как цветы по весне. Птолемей сносил помехи с достоинством, хотя с трудом скрывал свое раздражение. Он удовлетворялся тем, что завершал пока книгу о технике вызывания духов, прочие же свои изыскания пока отложил.

Год клонился к осени, в должный срок наступило время ежегодного разлива Нила. Затем воды схлынули, обнажилась черная, влажная, плодородная земля, поля были засеяны, начался новый сезон. Временами очередь просителей у дверей Птолемея была длинной, временами покороче, но полностью она не исчезала никогда. Вскоре слухи об этом ежедневном ритуале дошли до одетых в черное жрецов великих храмов и до принца с черным сердцем, восседавшего на своем пропитанном вином троне.

Непочтительный звук уведомил Мэндрейка о возвращении беса, заточенного в гадательное зеркало. Мэндрейк отложил ручку, которой он делал наброски текстов для очередных военных листовок, и заглянул в отполированный диск. Искаженное личико младенца прижималось к медной поверхности, словно бес отчаянно пытался вырваться наружу. Мэндрейк не обратил внимания на его корчи.

— Итак? — спросил он.

— Что — «итак»? — Бес застонал и напрягся.

— Где Бартимеус?

— Сидит на куске каменной кладки в двадцати шести милях к юго-востоку отсюда в обличье длинноволосой девушки. Она очень хорошенькая, и все такое. Но возвращаться к тебе не желает.

— Как?! Она… он отказался возвращаться?

— Ага. О-ох, как тут тесно! Шесть лет провел я в этом диске и за все это время ни разу даже краешком глаза не повидал своей родины! Ты бы мог меня и отпустить, в самом деле. Я служил тебе от всего сердца!

— У тебя нет сердца, — заметил Мэндрейк. — Так что сказал Бартимеус?

— Я не могу тебе этого передать, ты еще так юн! Но он был груб, ужасно груб. У меня буквально уши в трубочку свернулись. Как бы то ни было, по доброй воле он не явится, и дело с концом. Я бы на твоем месте его просто поджарил. Понятия не имею, чего ты до сих пор с ним цацкался. Ох, нет, только не в этот ящик, не надо — неужели ты не ведаешь милосердия, мерзкий мальчишка?

Завернув диск и плотно задвинув ящик стола, Мэндрейк потер глаза. Бартимеус становился серьезной проблемой. Джинн сделался слабее и сварливее, чем когда-либо. Такой слуга был практически бесполезен. По логике, следовало бы его отпустить, но Мэндрейку, как всегда, сама эта мысль представлялась неприятной. Почему именно — сказать было трудно. Джинн единственный из всех его слуг неизменно относился к нему без тени почтения. Его наглость была утомительна, она безмерно выводила из себя… но при этом странным образом бодрила. Мэндрейк жил в мире, где подлинные чувства вечно таились за любезно улыбающимися масками. А Бартимеус не любил его и не скрывал этого. В то время как Аскобол и компания держались раболепно и подобострастно, Бартимеус был так же дерзок, как в тот день, когда он впервые встретился с ним, когда Мэндрейк был еще ребенком и звали его совсем иначе…

Мэндрейк позволил себе отвлечься. Он кашлянул и собрался с мыслями. Разумеется, в этом-то и проблема. Джинн знает имя, данное ему при рождении. Для человека в его положении это крайне рискованно! Если другой волшебник вызовет демона и узнает то, что ему известно…

Мэндрейк вздохнул: его мысли перескакивали с одной накатанной колеи на другую. «Темноволосая девушка. Хорошенькая». Нетрудно угадать, чье обличье принял джинн. С тех самых пор, как Китти Джонс погибла, Бартимеус использовал ее облик, чтобы издеваться над хозяином. И небезуспешно, надо заметить. Даже три года спустя при виде ее лица Мэндрейк испытывал такое чувство, словно его ударили под дых. Он тряхнул головой и устало упрекнул себя. Забудь о ней! Она была изменница, она мертва, с ней покончено.

Ладно, этот несчастный демон сейчас не столь важен. Главная проблема на данный момент — это растущее недовольство, связанное с войной. И еще — опасные новые способности, которые все чаще появляются у простолюдинов. Рассказ Фританга об уличных мальчишках, швыряющихся яйцами в демонов, — всего лишь последнее в длинном ряду неприятных событий.

Со времен Глэдстоуна волшебники придерживались общего правила. Чем меньше простолюдины знают о магии и ее орудиях, тем лучше. Так что всем рабам, от самого жалкого беса до самого надменного африта, строго-настрого приказывали при исполнении поручений хозяина не показываться на глаза без нужды. Некоторые становились невидимыми; большинство же использовали разного рода маскировку. Так что по улицам столицы бродили и над крышами кишели мириады демонов, но это, как правило, оставалось незамеченным.