Кристофер Паолини - Эрагон. Возвращение

Катрина!

Роран перебрался через ров, постукивая новым посохом, и ему показалось, что Карвахолл уже остался далеко позади. И он решительно двинулся навстречу диким краям, не оглядываясь и ведя за собой свой небольшой отряд.

Земля еще раз вздрогнула, и сверкающий как солнце дракон повис в воздухе перед Эрагоном. Все сбились в кучки, прижимаясь к скалам и пытаясь скрыться за ними от ветра, поднятого ударами мощных крыльев. Тело дракона так и пылало в отблесках зари, его золотистая чешуя отбрасывала на землю и деревья множество мелких солнечных зайчиков. Он был значительно крупнее Сапфиры, а если судить по величине, то и значительно старше — наверное, он уже прожил на земле не одну сотню лет. Да и все остальное в нем показалось Эрагону несколько иным, чем у Сапфиры: шея, лапы, хвост — все это было существенно толще и мощнее. На спине у дракона восседал Всадник; его белоснежные одежды составляли ошеломляющий контраст со сверкающей чешуей.

Эрагон упал на колени, подняв к нему лицо. «Значит, я не один!..» В душе его смешались восторг, священный трепет и громадное облегчение. Больше ему не нужно в одиночку нести тяжкое бремя ответственности перед варденами в их борьбе с Гальбаториксом! Вот он перед ним — один из хранителей прошлого, возродившийся из глубин времени, живой символ, святой завет, ожившая легенда! Его, Эрагона, хозяин и учитель.

Когда золотистый дракон опустился на землю, Эрагон невольно охнул: левая передняя лапа этого великолепного существа была тяжко изувечена; на месте некогда могучей конечности виднелась жалкая белая культя. Слезы хлынули из глаз Эрагона.

Взметнув в воздух целый вихрь травы и листьев, дракон уселся на поляне, заросшей цветущим клевером, и сложил крылья. Всадник осторожно спустился на землю по изувеченной левой передней лапе дракона, подошел к Эрагону и остановился напротив него со скрещенными на груди руками. Это был эльф с серебристыми волосами, невероятно старый, хотя, пожалуй, единственное, что выдавало его возраст — это глаза, полные величайшего сострадания и печали.

— Остхато Четова, — пролепетал Эрагон, — Скорбящий Мудрец!.. Я пришел, как ты и велел мне тогда… — Потом, вспомнив, что ведет себя неподобающим образом, он поспешно коснулся пальцами губ и произнес торжественно: — Атра эстерни оно тельдуин.

Всадник улыбнулся, взял Эрагона за плечи, распрямил и посмотрел на него с такой добротой, что Эрагон просто таял, растворяясь в бездонной глубине глаз старого эльфа.

— Вообще-то мое имя Оромис, — снова улыбнулся Всадник. — А ты — Эрагон, Губитель Шейдов.

— Так ты знал! — прошептала Имиладрис; на лице ее промелькнула горькая обида, мгновенно сменившаяся бешеным гневом. — Ты знал о существовании Эрагона, но мне не сказал! Почему же ты предал меня, Шуртугал?

Оромис отвел взгляд от Эрагона и посмотрел на королеву:

— Я хранил полное спокойствие и молчание, ибо не был уверен, что Эрагон или Арья доживут до этого дня и встречи со мной. Мне не хотелось давать тебе призрачную надежду, которая в любой момент могла рассеяться, как дым.

Имиладрис круто повернулась; ее плащ из лебединых перьев взметнулся в воздух, точно огромные крылья.

— Ты не имел никакого права таить от меня столь важные сведения! Я ведь могла послать своих воинов и приказать им защищать Арью, Эрагона и Сапфиру во время битвы при Фартхен Дуре, а потом доставить их сюда.

Оромис печально улыбнулся:

— Я ничего от тебя не скрывал, Имиладрис. Ты сама предпочла не видеть некоторых вещей. Если бы ты следила за своей страной в магический кристалл — а ведь это твоя прямая обязанность, — ты бы непременно выяснила источник того хаоса, что поглотил Алагейзию, и узнала бы правду об Арье и Эрагоне. То, что ты могла в горе своем позабыть о гномах и варденах, вполне понятно, но о Броме? Ведь он — Винр Альфакин, последний из друзей эльфов! Ты сама проявила непростительную слепоту, не желая более видеть этот мир. Ты расслабилась, Имиладрис, сидя на своем троне. И я не мог рисковать, ведь еще одна утрата совсем увела бы тебя в сторону от реальной жизни.

Как ни странно, гнев королевы мгновенно улетучился; она сильно побледнела, плечи ее бессильно опустились.

— Я так унижена! — прошептала она.

Облако горячего влажного воздуха окутало Эрагона — это золотистый дракон наклонился, чтобы получше рассмотреть его; глаза дракона переливались и сверкали.

«Мы хорошо встретились, Эрагон, Губитель Шейдов. Меня зовут Глаэдр».

Его голос — безусловно голос дракона-самца! — рокотал и громыхал в ушах Эрагона, точно ворчание грозной горной лавины. Эрагон только сумел лишь почтительно коснуться губ и промолвить мысленно:

«Для меня знакомство с тобой — большая честь».

Затем Глаэдр переключил свое внимание на Сапфиру. Она застыла как изваяние, напряженно изогнув шею, когда Глаэдр обнюхивал ее щеку и переднюю линию крыла. Эрагон видел, как дрожат ее лапы. «Ты пахнешь человеком, — сказал ей Глаэдр, — но о своем народе ты знаешь мало — только то, чему тебя научили древние инстинкты. Однако же у тебя сердце настоящего дракона».

Пока шел этот безмолвный обмен любезностями, Орик представился Оромису и сказал:

— Вот уж как на духу скажу: на такое я никогда и не надеялся! В такие черные времена это настоящий подарок судьбы. Всадник да еще и с драконом! — От восторга гном стукнул себя кулаком по макушке и прибавил: — Если это не слишком большая наглость с моей стороны, я бы хотел от имени моего короля и всего моего клана попросить тебя об одной вещи — в полном соответствии с обычаем, что объединяет наши народы.

Оромис кивнул:

— Я с удовольствием выполню твою просьбу, если это в моих силах.

— Тогда скажи: почему ты прятался все эти годы? Ты ведь был так нам нужен, Аргетлам!

— Ах, — вздохнул Оромис, — в этом мире так много горя, но самое горчайшее из них — невозможность помочь тем, кто в беде. Я не мог рисковать, покидая это убежище ради помощи варденам. Ведь если бы я погиб до того, как проклюнется одно из имеющихся у Гальбаторикса драконьих яиц, то на свете не осталось бы никого, кто мог бы передать наши тайные знания новому Всаднику, и тогда победить Гальбаторикса стало бы еще труднее.

— Так вот какова причина! — презрительно сплюнул Орик. — Это слова труса! Оставшиеся у Гальбаторикса драконьи яйца могут вообще никогда не проклюнуться!

Вокруг тут же воцарилась полная тишина; было слышно лишь слабое ворчание, исходившее из глотки Глаэдра. Имиладрис повернулась к гному и гневно сверкнула очами.

— Если бы ты не был моим гостем, — сказала она, — я бы прямо тут же собственной рукой заколола тебя за подобное оскорбление!