Эстер Фризнер - Корпорация Богги

Она покинула нью-йоркскую контору компании «Э. Богги, Инк.», продолжая бормотать под нос подобные словечки.

Офис нью-йорскского филиала располагался не в коммерческом районе небоскребов, образовывавших силуэт острова Манхэттэн, а в дорогом жилом районе в Верхнем Вест-Сайде. Эдвина не верила в законы районирования, да и во все прочие законы, согласно которым она не могла все делать по-своему. Вот она и применила волшебство и разместила два дочерних филиала «Э. Бетти, Инк.» там, где, черт побери, ее левой ноге захотелось. По-настоящему умных людей властям изловить никогда не удавалось, а А.Р.З , что расшифровывается как «Автоматическое Редакторское Заклинание», помогало обитателям жилых домов ни у кого не вызывать подозрений.

Поэтому, когда Пиц вошла в кабину лифта, прижимая к груди лэп-топ, палм-топ и Мишку Тум-Тума, то оказавшаяся в кабине славная старушка только глянула на нее и воскликнула:

— О, как это мило! Вы, наверное, идете забрать из школы своего малыша и несете ему его любимого медвежонка, чтобы сделать мальчику приятное. Как это радостно — видеть в наши дни молодых женщин, которые больше заботятся о семье, чем о какой-нибудь там глупой карьере. Лично я думаю, что семья — это очень важно, а вы?

Пиц учтиво улыбнулась и ответила:

— Мэм, вы — динозавр. Я отказываюсь соглашаться с вашими устаревшими предрассудками и не намерена провести свою жизнь босиком, беременная, на кухне, даже если кто-то даст мне гарантию, что кухня будет оборудована автоматическим шеф-поваром. У меня нет детей, этот плюшевый медведь одержим злым духом, моего младшего брата я презираю с такой силой, что от моего презрения могли бы расплавиться алмазы, а моя мать умирает.

— Что вы говорите! Четверо — и все мальчики? Милочка, даже не знаю, то ли вас поздравить, то ли помолиться за вас! — Старушка лучисто улыбнулась. Дело в том, что как только слова срывались с губ Пиц, сразу же начинало работать А.Р.З. , и в сознание старушки слова поступали в весьма и весьма отредактированном виде. Слышала она только то, что, по мнению ее подсознания, должна была слышать.

О, это было замечательное заклинание. Оно позволяло нью-йоркскому филиалу «Э. Богги, Инк.» существовать без всяких проблем, а Пиц давало возможность говорить обо всем, что ей только приходило в голову, кому угодно. Покуда она находилась внутри здания, она могла давать волю своему языку и болтать о чем бы ей ни заблагорассудилось. Разве тебе понадобился бы психоаналитик, когда есть возможность поведать обо всех своих заморочках любому человеку, который вместе с тобой едет в кабине лифта, сидит в прачечной или забирает почту?

К сожалению, бывали времена, когда психоаналитик мог понадобиться не только для того, чтобы выслушивать откровения. Автоматическое Редакторское Заклинание не позволяло собеседникам Пиц откликаться на ее признания. Что же до того, как А.Р.З. действовало, когда на людей снисходили неожиданные проблески понимания...

— Моя мать... умирает, — тупо повторила Пиц, наконец более или менее осознав истинный смысл полученного по факсу послания от Эдвины. Она смотрела на горящий дисплей над закрытыми дверями лифта, и в сменяющих друг друга цифрах ей виделись не номера этажей, а неумолимый бег дней последних месяцев, оставшихся жить Эдвине.

Пиц уронила на пол все, кроме Мишки Тум-Тума, и, с яростной силой прижав его к груди, горько расплакалась.

— Ну-ну, милочка, — ласково проговорила старушка и сочувственно погладила плечо Пиц. — Я понимаю, каково вам. Все мужчины — свиньи, помешанные на сексе. Но может быть, на этот раз у вас родится девочка.

Когда пришел факс от Эдвины, Дов Богги наслаждался ежедневным сеансом массажа и ароматерапии. Он лежал, распластав свое стройное, покрытое красивым бронзовым загаром тело на раскладном массажном столе, и его мышцы разве что только не мурлыкали от удовольствия под умелыми, талантливыми пальцами массажистки. Веки у Дова слипались, его сознание медленно и плавно подплывало к блаженному побережью дремоты.

А потом треклятый амулет, прикрепленный к аппарату телефакса, вдруг испустил сигнал, подобный боевому кличу индейцев. Громкость сигнала была такой силы, что ее хватило бы, чтобы поднять из могилы генерала Роберта Э. Ли, и позолоченный корабль, везущий Дова в страну прекрасных снов, был метко торпедирован этим оглушительным «йо-хо-хо-хо-хо!». Дов подскочил с застеленного полотенцем массажного стола так высоко, что чуть не оставил на потолке, покрытом белыми звукоизоляционными пластинами, маслянистый отпечаток своей фигуры.

Оставалось только порадоваться тому, что Соланж не разложила свой столик прямо под подвешенным к потолку вентилятором.

— Черт подери, я все-таки вырублю эту хреновину, — объявил Дов, прошагав через комнату к аппарату. Одной рукой он выдернул из щели приемного устройства послание, а другой сорвал с передней панели амулет и поднес его к глазам. — Значит, так, умник, — сказал Дов амулету, — либо ты убавишь громкость и выберешь другой звук, либо готовься к приятной самостоятельной экскурсии по системе канализации Большого Майами.

— Боюсь, я не смогу позволить тебе так поступить, Дов, — ответил амулет ровным, тихим голоском, который просто-таки источал благоразумие. Амулет был отлит из чистейшего серебра в форме человеческого лица с полными, чуть капризно надутыми губами, курчавыми волосами и классически красивыми чертами, какие встречаются у античных статуй, изображающих греческих юношей. Однако тут имелось одно существенное отличие. Лица древних-предревних статуй так же безжизненны, как тот мрамор, из которого они высечены, а черты лица амулета были живыми.

— Думаю, ты не понимаешь ситуации, дружище, — возразил Дов. — Ты работаешь на меня.

— Вовсе нет, — возразил амулет. — Я работаю на компанию.

И это было правдой. Дов знал, что это так и есть. Его мать щедро снабжала всем необходимым как его офис, так и его банковский счет, но при этом Дов был связан по рукам и ногам множеством ниточек и потому не мог сам стать кукловодом. Одна из таких ниточек была снабжена табличкой, гласившей: «Если ты вздумаешь хоть пальцем тронуть что-то из офисной техники, оболтус бессмысленный, вспомни о том, что твоя задница принадлежит мне». Подобные таблички были написаны рукой Эдвины и прикреплены к жизни Дова невидимыми нитями, которые были прочнее алмаза. Мать была помешана на сохранении семейного бизнеса, и поскольку она обеспечивала Дова свободой и деньгами для всего, чего бы ему только ни захотелось, то он не находил ничего предосудительного в том, чтобы потакать ей в подобных мелочах.

К несчастью, одной из этих мелочей являлся амулет, присобаченный к аппарату телефакса, а этот амулет вопил, как орда повстанцев, перебравших некачественной наркоты, всякий раз, как только поступало очередное сообщение. Дов уже несколько раз говорил с матерью и просил ее поменять сигнал, но Эдвина всякий раз отвечала, что как мать знает его лучше, чем он сам.