Мэл Одом - Граница смерти

Кревич в ужасе застонал и попытался вырваться.

– Теперь ты хочешь рассказать мне что-нибудь, Билли? – спросил Трэвен, крепко держа его за волосы.

– Ты не имеешь права так поступать, Трэвен. Ты нарушаешь закон.

Ковальски подошел, присел на корточки, и его широкое лицо оказалось на одном уровне с лицом Кревича.

– Брось, Билли, все знают, что ты любишь засовывать это дерьмо в нос лопатой. Мик просто оказывает тебе услугу.

Наркоман предпринял новую попытку вырваться, но всего лишь рассыпал кучу белого порошка.

– Подумай о моем предложении, Билли, – тихо и настойчиво произнес Трэвен. – Если я еще раз суну тебя лицом в кокаин и подержу некоторое время, рано или поздно тебе придется сделать вдох. А поскольку все знают, что ты – наркоман, смерть от передозировки никого не удивит.

– Несчастный случай, – подтвердил Ковальски с радостной улыбкой. – Ты не беспокойся, я приму меры, чтобы твое имя на кладбище написали без ошибок. Может быть, даже сообщу твоей матери – если, конечно, нам удастся отыскать ее сутенера.

– В это дело вложена куча денег, – сказал Трэвен, снова тыкая Кревича лицом в кокаин. – Я повсюду встречаю яков, стремящихся продать в этом районе города товар, принадлежащий, по-видимому, Донни Куортерсу. Поймал курьера, который нес в голове столько компьютерных программ, что яки попытались унести ее с собой, невзирая на риск. Так ты хочешь что-нибудь рассказать мне, Билли? – Он поднял голову Кревича, прислушиваясь к хрипу, доносящемуся из тощей груди.

– Не могу, – задыхаясь, прохрипел Кревич. – Мне сделана операция – нейронная вставка. Не могу ничего тебе рассказать.

Трэвен поднял длинные волосы, спадающие на спину Кревича, и увидел на шее розовый шрам.

– Кто это сделал?

– Не могу сказать. Запрет нейронной вставки. Ковальски злорадно улыбнулся.

– Тяжелая у тебя жизнь, Билли. Как ты считаешь, Мик? Может быть, следует заняться им вплотную и допрашивать до тех пор, пока у него не сгорит мозг?

Лицо Кревича под слоем белой кокаиновой пыли побледнело.

– Вы не осмелитесь. У меня права гражданина США.

Отведя Кревича к остальным арестованным, Трэвен попытался понять, почему такому относительно мелкому торговцу наркотиками, как Донни Куортерс, вдруг удалось заручиться поддержкой якудзи. Наконец он пришел к выводу, что от постоянного недосыпа не способен ясно мыслить и потому ничего разумного не приходит ему в голову. Нейронные вставки у каждого из арестованных не позволят им обменять информацию, в которой нуждается полиция, на более мягкие приговоры и дать показания против Куортерса.и партнеров. Расследование на этом заглохнет, если только не появится что-то новое.

– И все-таки операция прошла успешно, – заметил Ковальски. – Ты здорово все организовал.

Трэвен, морщась, потер затылок, думая о нейронных вставках и отрубленной голове курьера.

– А вот Чеймберса едва не убили.

– Он сам себя едва не убил, и ты знаешь это. – Ковальски хлопнул его по плечу. – Мы не в силах решить полностью проблему борьбы с преступностью в городе. Для этого нам пришлось бы летать в плащах суперменов с большими красными буквами «S» на груди.

– Эй, сержант, – обратился к Трэвену патрульный полицейский, который приволок из переулка мертвого яка. – Там я наткнулся на парня, занимающегося извлечением человеческих органов из только что погибших людей. Он утверждает, что готов заплатить самую высокую цену за тела всех, у кого нет родственников, вот только сделать это нужно побыстрее, пока не наступило трупное окоченение.

– Передай ему, пусть запишется в очередь вместе с остальными, – проворчал Ковальски.

Сунув руки в карманы плаща и ежась от декабрьского холода – ледяной ветер прогнал из крови остатки адреналина, вызванного возбуждением во время проведения операции, – Трэвен, вспоминая смерть и разрушения, причиненные его действиями, решил, что они будут расценены как успешные.

– Давай заканчивать, и поехали отсюда к чертовой матери, – обратился он к Ковальски.

– Сколько лет ты служишь в полиции, Мик?

Трэвен смотрел на женщину, стоя на кухне и держа ложку над омлетом, жарящимся на сковородке. Он поднес руку к губам и слизнул приставший к большому пальцу кусочек маргарина, разглядывая Шерил, задавшую этот вопрос.

Шерил Бишоп – его любимая женщина, одна из тех немногих, кого он приглашал к себе домой вместо того, чтобы снять комнату в ближайшем мотеле. У нее коротко остриженные каштановые волосы, едва касающиеся плеч, нежные карие глаза, в которые он любил погружаться, когда они оставались наедине, и белые, чуть неровные зубы, придававшие Шерил вид молоденькой девушки, особенно когда она улыбалась. Маленькие твердые груди, плоский живот и ягодицы, так и просящиеся в ладони мужчины. Ему нравилось, как она одевалась: иногда появлялась в модном платье, а то приходила в синих джинсах и блузке. Сейчас на ней был только красный свитер, доходящий до середины голых ягодиц. Стряпая в кухне, Трэвен наслаждался этой картиной, наблюдая за Шерил, разгуливающей по гостиной.

– Неужели это так важно знать сегодня ночью?

– Сейчас уже не ночь, милый. На улице сияет утреннее солнце, и только твои шторы создают иллюзию ночи.

– Тогда пусть эта иллюзия сохранится подольше. – Трэвен выложил на тарелку готовый омлет, вылил на сковородку пару яиц, добавил ветчину, сыр, перец, лук и начал процесс заново.

– Так сколько лет?

– Семь. – Он сложил руки на груди, чувствуя легкий озноб. Возможно, это объяснялось тем, что на нем были одни лишь серые фланелевые шорты, но скорее причина заключалась в событиях предыдущей ночи. Воспоминание об отрубленной руке Чеймберса преследовало его всякий раз, когда Трэвен приходил в себя после страстной любви. Даже напряженная тренировка в гимнастическом зале перед тем, как пришла Шерил, не принесла ему желанного облегчения.

Шерил наклонилась над диваном, разглядывая черно-белую фотографию, сделанную во время учебы Трэвена в полицейской академии. Он с восхищением посмотрел на открывшееся зрелище женской плоти, затем поспешно перевернул омлет.

– Ты был тогда такой симпатичный, – сказала она.

– Спасибо, но некоторые считают, что я и сейчас выгляжу неплохо. – Он положил на тарелку вторую порцию омлета, бросил сковородку в раковину, где уже лежали грязные тарелки, накопившиеся за прошлые дни, взял блюдце с тостами, пропитанными маслом, и ухитрился прихватить другой рукой водку и апельсиновый сок. – Выключить свет! – скомандовал Трэвен системе искусственного интеллекта. Свет погас. – Пора завтракать, – произнес он.

– Выглядит вкусно, – отозвалась Шерил, принимая у него тарелки и ставя их на кофейный столик в середине маленькой гостиной. Она взяла кусок поджаренного хлеба и переломила пополам. – Сейчас тебе двадцать восемь, значит, ты поступил в полицию, когда тебе был двадцать один год.