Гай Орловский - Ричард Длинные Руки — пфальцграф

Дородный чуть не плясал от нетерпения и злости, любая задержка вызовет недовольство Хоффмана, обратную дорогу придется бегом.

Часовой наконец вытащил из петли дужку замка. — Ну вот, готово.

Карлстэйн явно ждал, что часовой угодливо или хотя бы почтительно распахнет перед ним дверь, но в ожидании военных действий люди с оружием чувствуют свою возросшую значимость, Гриффит смотрел на дородного с насмешкой, тот сам со злостью рванул дверь, но та не распахнулась, а пошла отворяться медленно и неспешно.

Дородный скользнул в щель первым, не дожидаясь, когда дверь распахнется во всю ширь, Гриффит вошел следом, а я проскользнул третьим за миг до того, как рука Гриффита протянулась, чтобы закрыть за собой.

Комната небольшая, напротив еще одна дверь, а левая стена закрыта огромным красным ковром. На нём зловеще блестят обнаженными лезвиями мечи, кинжалы. Ножны повешены отдельно, а в самом центре — арбалет. При взгляде на него я сразу понял, что это не арбалет черного цвета, а именно Черный Арбалет.

Гриффит молча протянул руку, застыл, по дуге арбалета пробежала фиолетовая искра и погасла. Дородный терпеливо ждал, пока Гриффит снял грозное оружие с крюка. Фиолетовая искра все еще горела на загнутом кверху клюве, потом ушла в стену. Дородный вздохнул:

— Зачем такие сложности! Держал бы в своих покоях. Гриффит бросил свысока:

— Тогда останется простым арбалетом.

— Не понимаю, — вздохнул дородный. Он принял арбалет из рук Гриффита. — Ладно, пойдем.

Гриффит ехидно усмехался, дверь захлопнута настолько плотно, что даже мне почудилось, будто слилась со стеной в одно целое. Но Гриффит, поиздевавшись над дородным в пределах допустимого, сказал шепотом, едва шевеля губами, секретное слово, и дверь распахнулась.

Я выждал, когда уйдут, повторил дважды подслушанный пароль, здесь открывают и закрывают разные слова, учтем, повернулся к двери, на которую оба и не взглянули.

Синеватый металл, первое впечатление — высокая технологичность, но барельефы напоминают время, когда мушкеты и пищали украшались затейливыми рисунками, удорожая литье и делая стволы более хрупкими.

— Где наша не пропадала, — прошептал я, сердце колотится, едва не выпрыгивая. — Динан!

Дверь не дрогнула, не дернулась, освобождаясь от незримых запоров.

— Апрос, — сказал я второе секретное слово. — Апрос!

Дверь не среагировала. Я оглянулся. Значит, эти слова только для той, за которой Гриффит. Вообще-то я здорово сглупил, забравшись сюда. Хорош буду, когда открою дверь, за которой бдит Гриффит. Не спасет никакое исчезничество, общая тревога в замке выявит любого.

Синие узоры на второй двери неуловимо изменились, я вздрогнул и, подойдя вплотную, начал всматриваться. Барельеф в виде драконов, единорогов и горгон — стандартный набор, но выпуклые значки, то ли буквы, то ли математические или иные символы, — это как будто из другой эпохи. Строгие и без лишних деталей, а старина как раз грешит обилием всевозможных завитушек.

Я вздрогнул: значки перетекли в другие символы: Прямо на моих глазах стальное литье ведет себя как мягкий воск, который мнут невидимые пальцы. Но я сотов поклясться, что никаких пальцев нет, а это дверь сама меняет надпись, если это надпись.

— Ни фига себе, — пробормотал я. — Нанотехнология на марше… да какая на хрен нанотехнология, папуасы они, что ли… Силовые поля третьего уровня… а то и четвертого…

И снова странное ощущение, что на меня смотрит нечто огромное, снисходительное. Я круто развернулся, огляделся дико, прощупал в тепловом, запаховом и всех доступных диапазонах, но я в комнате один, что хорошо. И плохо.

Символы на двери изменились снова. Я не утерпел, осторожно коснулся синеватого металла кончиком пальца, неужели даже не раскалился, но ощущение такое, словно тронул пролежавшую в глубинах земли крышку саркофага.

Отдернуть палец не успел. Коротко кольнуло, от кончика по всем буквам побежала синеватая искорка, повторяя все очертания. Я поспешно отступил и смотрел, как искорка в конце концов прошла по кругу всю надпись и погасла.

Сердце стучит, мне вдруг стало жарко, и вдруг ощутил, что дверь ко мне относится… ну, не то чтобы дружески, но войти позволяет.

Я поспешно толкнул ее, чуть подалась, навалился и отворил, массивная, словно люк космического корабля. Открылся узкий коридор, уходящий по наклонной вниз, выщербленные ступени. Посредине истоптаны так, словно один и тот же человек ходит взад-вперед в течение тысячи лет.

Я спускался долго, темно, но мне свет не нужен конце концов спустился в зал, застыл оторопело. Прямо из стен вырастают чудовищные конструкции, любой рыцарь без колебаний определит в них порождение дьявола… не очень ошибется, по сути, а зал этот сочтет лабораторией продавшего душу алхимика. Мне же почудились страх и отчаяние создателей, когда из подручных материалов, без квалифицированной силы они спешили создать… что?

А что еще, сказал внутренний голос угрюмо, как не защитное нечто? В первую очередь — выжить. Только выжившие сумеют сделать следующий шаг.

Сумели, спросил я себя, или не сумели? А если, что самое худшее, выжить сумели, но на второй шаг, каким бы он ни был, не хватило ни сил, ни знаний, ни материалов?

Что-то подсказывает, что именно такое и случилось. Я ходил по залу, трогал, прикладывал ладонь ко всем выступающим частям, но там обесточено, пробовал сдвинуть рычаги ручного управления, их сделали отчаявшиеся уцелевшие, когда сенсорика вышла из строя, изо всех сил напрягал мозг, стараясь понять, вернее, угадать назначение этих механизмов.

В темноте вижу отчетливо, но в черно-белом, почудилось, что цветовая гамма играет роль. Я сосредоточился, вызвал в памяти ощущение огонька, какой я научился делать уже на расстоянии пяти шагов, сказал тихонько:

— Свет…

Яркий свет ударил по глазам с такой неожиданной силой, что я вскрикнул и закрыл глаза рукой. Все залито блистающим огнем, а сотворенный мною огонек жалко трепещет в шаге от меня, заметный только по мерцанию.

Я инстинктивно загасил его, молчал и ошалело посмотрел по сторонам. Единственная стена, что свободна от великанских механизмов, слабо засветилась. Так похожа на обычную стену крепости, где тяжелые глыбы прилажены одна к другой небрежно, но основательно, однако здесь не камень, а металл, на серой поверхности медленно проступили и поползли, словно замерзающие гусеницы, математические символы, которые и я готов признать, как и все здесь, древними магическими рунами.

Может, и вправду руны, но уж больно много знакомых значков: даже я узнаю квадратный корень или брошенную набок восьмерку, как и знак интеграла.

— Что? — прошептал я. — Почему?… Как это работает?…