Робин Хобб - Золотой шут

Никак. Боюсь, им придется потерпеть. Поэтому ты должна стать для них опорой, ведь ты знаешь, что все будет хорошо. Помоги матери с маленькими братьями. Насколько я знаю твоего отца, он будет дома, как только сможет.

Ты знаешь моего отца?

Какой вопрос!

Очень хорошо.

И тут я понял, что зашел слишком далеко и сказал слова, которые опасны для нас обоих. И тогда при помощи Скилла, очень осторожно – так кленовый листок парит на крыльях бриза, – я приказал ей уснуть и проснуться утром свежей и отдохнувшей. Она выпустила меня, и я снова спрятался за защитными стенами. Открыв глаза в темноте своей крошечной комнатки без окон, я сделал глубокий вдох, перевернулся и постарался поудобнее устроиться на жесткой постели.

Неожиданно в мое сознание ворвалась мысль, которую сопровождала музыка. Скилл прозвучал неуверенно, но не потому, что ему не хватало сил, просто он не хотел прикасаться своим сознанием к моему.

Наконец-то ты сделал так, чтобы она перестала плакать. И Олух может поспать.

Его прикосновение исчезло, а я так и остался лежать, озадаченно глядя в потолок. Я медленно приходил в себя, размышляя о том, что обращение ко мне Олуха является шагом вперед, и в этот момент моего сознания коснулось чье-то чужое сознание. Оно было далеким, и каким-то невероятно большим, и очень чуждым. В том, как формировались его мысли, с какой горечью и одновременно весело они прозвучали, я не уловил человеческого присутствия.

Может быть, теперь ты научишься приглушать свои сны. Они беспокоят не только его. И он не единственный, кому ты открываешься, маленький человечек. Кто ты? Кем ты мне приходишься?

Затем мысли стихли – так отступающий прилив оставляет на берегу утопленника. Я же перевесился через край кровати, и меня вырвало. Такой была моя реакция на прикосновение неизвестного сознания. Оно оказалось таким чуждым, что у меня возникло ощущение, будто я попытался глотнуть расплавленного масла или выпить пламя. Задыхаясь в темноте, я чувствовал, что весь взмок, и пытался понять, какой же еще Скилл проснулся в нашем мире.

… и подслушал разговор между Эрилской и капитаном. Капитан жаловался, что ветер сильно потрепал корабль, словно сам Эль не желал их возвращения домой. Эрилска посмеялась над ним за то, что он верит в «таких древних богов. Они одряхлели телом и духом. Теперь ветрами командует Бледная Госпожа. И поскольку она недовольна нарческой, она заставила страдать и всех остальных». Услышав ее слова, капитан отвернулся. У него было сердитое лицо, поскольку уроженец Внешних островов всегда злится, когда испытывает страх и не хочет его показывать.

Что же касается горничной, за которой вы приказали мне следить, я ее не видел. Либо она не выходила из каюты нарчески, либо ее не было на борту корабля. По моему мнению, верно последнее.

Я понял, что больше не засну, и потому встал, оделся и поднялся в свою башню. Там было холодно и темно, если не считать нескольких тлеющих углей в камине. Я зажег от них свечи, а потом развел огонь. Затем намочил в воде тряпку и приложил к лицу, которое отчаянно болело. Сел и стал смотреть на пламя. Через некоторое время в бесплодной попытке отвлечься от вопросов, на которые не мог ответить, я уселся за стол и занялся изучением свитков, оставленных Чейдом. В них рассказывались легенды Внешних островов про драконов, впрочем, я обнаружил два новых манускрипта, написанных яркими черными чернилами на кремовой бумаге. Чейд наверняка положил их здесь, чтобы я обратил на них внимание.

В одном рассказывалось о серебристо-голубом драконе, которого видели над гаванью Бингтауна во время решающего сражения между торговцами Бингтауна и чалседийцами. Другой на первый взгляд показался мне домашним заданием неизвестного мне ребенка, изучавшего алфавит, – буквы были неровными и написаны явно не слишком опытной рукой. Однако Чейд давно научил меня нескольким шифрам, чтобы мы могли оставлять друг другу послания. Должен заметить, что я разобрался в нем без особого труда и сердито нахмурился: либо Чейд теряет хватку и стал не слишком серьезно относиться к необходимости сохранять в тайне некоторые вещи, либо подготовка его шпионов оставляет желать лучшего.

Потому что передо мной лежал отчет одного из его шпионов, посланных на Внешние острова. В нем содержались главным образом сплетни, слухи и обрывки подслушанных разговоров на корабле нарчески, возвращавшемся домой. Ничего особо полезного мне обнаружить не удалось, хотя упоминание о Бледной Женщине обеспокоило. Возникло ощущение, будто меня нагнала тень из прежней жизни и тянет ко мне острые кривые когти.

Я готовил себе чай, когда появился Чейд. Он отодвинул в сторону потайную дверь и с трудом протиснулся внутрь. Щеки и нос у него покраснели, и в первый момент я пришел в ужас, решив, что старик пьян. Держась за край стола, он опустился на мой стул и жалобно сказал:

– Фитц?

– Что такое? – спросил я, подойдя к нему.

Он посмотрел на меня, а потом ответил – слишком, на мой взгляд, громко:

– Я тебя не слышу.

– Что с тобой случилось? – спросил я снова, на сей раз громче.

Не думаю, что он меня услышал, но он ответил:

– Она взорвалась. Я работал над той смесью, ну, помнишь, я показывал, когда побывал у тебя в хижине? На сей раз сработало даже слишком хорошо. Она взорвалась!

Чейд поднял руки и погладил щеки и брови. Лицо у него было трагическим. Я сразу понял, что его беспокоит, и принес ему зеркало. Он тут же принялся себя разглядывать, а я отправился за тазиком с водой и чистой тряпицей. Чейд приложил к щекам влажную тряпку, а когда убрал ее, они приобрели относительно нормальный цвет. Однако большая часть бровей осталась на компрессе.

– Похоже, взрыв получился довольно сильный. Волосы у тебя тоже обгорели.

– Что?

Я знаком показал ему, чтобы он говорил тише.

– Я тебя не слышу, – жалобно повторил Чейд. – В ушах стоит такой звон, что мне вспомнились детство и отчим… Он был мастером давать оплеухи. Боги, как я его ненавидел!

Уже то, что Чейд о нем упомянул, говорило, как сильно он расстроен. Он никогда особенно не делился со мной воспоминаниями о своем детстве. Потом он принялся теребить уши, как будто проверял, остались ли они на месте, а затем стал затыкать их пальцами, и тут же убирал руки.

– Ничего не слышу, – снова заявил он. – Но лицо в порядке, так ведь? Шрамов, похоже, не останется.

Я покачал головой.

– Брови снова вырастут. А это… – Я слегка прикоснулся к щеке. – Похоже на солнечный ожог. Думаю, слух тоже скоро вернется.

У меня не было никакой уверенности, что так и будет, но очень хотелось надеяться.