Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – воин Господа

Последним на берег выбирался Гугол. Он ухитрился потерять стремя, начал тонуть, заорал:

– Господи, спаси!.. Если спасешь, даю обет уйти в монахи!

Его понесло вдоль берега, под руку попалась ветка. Он с великим трудом выбрался на берег, проговорил стуча зубами:

– Господи, чего только не ляпнешь в такой холодной воде. Какой из меня монах?

Нога на мокрой глине поскользнулась, он брякнулся в воду. Поднимая тучи брызг, прокричал:

– Да что с тобой, Господи? Уж и пошутить нельзя!

Сигизмунд пробежал вниз по течению, успел ухватить его за шиворот. Я отпустил коня, тот отошел в сторонку и встряхивался, как огромный лохматый пес. Брызги от роскошной попоны полетели во все стороны, как серебряные пули. Я засмотрелся, как Сигизмунд тащит Гугола, мокрого, жалкого, и не успел заметить, как из-за спины поднялась лохматая туша. Огромные руки обхватили меня за грудь. Я успел заблокировать мышцы, дыхание не вылетело, как из сплющенного пакета из-под молока, но от боли в ребрах перед глазами потемнело. Над ухом раздался раздраженный рев. Зверь продолжал тупо сжимать меня в объятиях, вот-вот хрустнут кости, жертва обмякнет и ее можно будет есть.

Сквозь рев крови в ушах услышал чей-то крик. Объятие ослабело. Потом я ощутил, что меня держат только одной рукой. Я извернулся, выхватил меч, но сильный удар в плечо выбил и меч, и сустав. За молот хвататься бесполезно, я задыхался, вжатый лицом в густую шерсть. Снова и снова я барахтался, бил ногами, пробовал даже укусить, пока зверь не швырнул меня на землю.

Я упал навзничь, треснулся затылком, в глазах заплясали искры. Гугол лежал рядом, кровь текла изо рта, глаза бессмысленно уставились в небо. Он пытался привстать, но рука подломилась, рухнул, застонал. Тролль на миг остановился, маленькие глазки оглядели нас, взгляд упал на Сигизмунда, что распластался у самых ног.

Сигизмунд попытался перевернуться на бок, избегая тяжелой лапы чудовища, но широкая ступня опустилась на его руку. Я услышал хруст ломающихся костей. Сигизмунд закричал, зверь раскрыл пасть шире, красный язык облизал зубы. Острые клыки блестели.

Мои руки подламывались, я все пытался подняться, но боль во всем теле бросала меня наземь. Гугол зашевелился, взгляд его упал на тролля. Тот ухватил Сигизмунда передними лапами, поднял, тряс. Сигизмунд попробовал ударить его кулаком, тролль отшвырнул его руку, со скрежетом начал сдирать с груди рыцаря металлические пластины доспеха.

Гугол вскрикнул, лицо его исказилось. Грудь затрещала, раздаваясь в стороны. Узкая голова с близко посаженными глазами начала превращаться в жуткую морду, широкую и с тяжелой челюстью. Рукава затрещали, лопнули, в прорехи выглянули покрытые коричневой шерстью бугристые от мускулов руки. Он поднялся, жутко взревел.

Тролль оглянулся, отшвырнул Сигизмунда, как тряпичную куклу. Они бросились друг на друга, как два покрытых шерстью боевых робота. Рев потряс воздух, я слышал тяжелые удары, хриплое дыхание, снова рев. Потом два зверя упали, покатились по земле, лапами вцепившись один другому в глотки, а страшные пасти хватали друг друга, рвали зубами.

Я перевалился на бок. Изо рта потекла кровь, пальцы наткнулись на холодное лезвие. Ухватившись за рукоять, я поднялся, используя меч, как костыль. Чудовища подкатились ко мне, я примерился, поднял меч и с силой вонзил лезвие между лопаток тому, на котором не было лохмотьев одежды. Тролль страшно взревел, согнулся, горящие злобой глаза отыскали меня.

От страшного удара огромной лапы я улетел в стену. Мне казалось, что я расплющился на ней и сполз на землю, абсолютно двумерный. Зверь, что лежал под троллем, изо всех сил оттолкнул раненое чудовище. Тролль упал на спину, заревел жутко, из груди, прорвав твердые, как дерево, мышцы, высунулось окровавленное лезвие.

Зверь лежал на спине. Грудь часто вздымалась, там была кровь, морду исполосовали кровавые борозды. Я сидел под стеной в трех шагах, в голове кружилось, в ушах – комариный звон. Изображение двоилось, плыло, уходило в туман, возвращалось, но все равно я видел все в двух экземплярах. Сотрясение мозга, не меньше. Наконец взгляд зацепился за истекающее кровью чудовище, которое совсем недавно было Гуголом.

– Эй, – позвал я, не надеясь на ответ, – ты так им и останешься?

Зверь тяжело вздохнул, закрыл глаза плотными щитками из толстой кожи. Чудовищные мускулы начали таять, истончаться. Могучие руки превратились в жалкие плети, через пару минут на его месте оказался Гугол, исцарапанный, в клочьях одежды, цыплячья грудь вздымается, как у заканчивающего дистанцию марафонца.

– Здорово, – сказал я с завистью. – Как ты это делаешь?

Он раскрыл рот. Зубы обычные, желтые, уже наполовину стертые. Веки поднялись, опустились, а брови, напротив, поднялись почти на середину лба, а лоб у этого Гугола дай боже. Нижняя челюсть отвисла. Глаза, снова настолько близко посаженные к переносице, что их можно выбить одним пальцем, изумленно расширились.

– Сэр Ричард, – услышал я вполне человечий шепот, – ваша милость... вас это... не пугает?

– Тот меня испугал больше, – ответил я. – Здорово ты его. Как ты это делаешь?

Он осторожно приподнялся, искривился от боли, сел, опираясь о стену. Глаза все еще не оставляли моего лица, во взгляде было сильнейшее удивление.

– Сэр Ричард, – произнес он снова. – Но как же. Где молитвы, крестное знамение, крики о дьяволе?

– Язвить начал? – сказал я. – Оживаешь, Гугол. Да при чем здесь молитвы? Ну научился ты как-то деформироваться, ну и что? Можно только позавидовать. Не поделишься секретом?

– А вы бы хотели?

– Конечно, – ответил я убежденно. – Представляешь, к тебе какая-то девка чересчур липнет, ты не знаешь, как отвязаться...

Гугол невольно хихикнул, потом перевел испуганный взгляд на Сигизмунда. Тот пошевелился, застонал, открыл глаза. Чистые, ясные, только под одним такой кровоподтек, что глаз скоро закроется на пару дней вовсе. Но похоже, тоже видит нас в двойном экземпляре. Если не в учетверенном.

Гугол проговорил все еще с удивлением:

– Ваша милость, вы уж совсем меня разочаровали... Я уж настроился на крики, обвинение в сговоре с сатаной, разбрызгивание святой воды, воскурение... Ладно, Сигизмунд вот-вот очухается, на год вперед наслушаюсь.

– Ему можно не говорить, – предложил я.

Гугол покачал головой, глаза стали печальными.

– Мне родители, конечно, не говорили, что обманывать нехорошо. И никто не говорил, понятно. Но вот книги, которые прочел, говорили. А у меня ухо с дырой, вот и запало. Мол, обманывать вообще нехорошо, а уж друзей – никогда. Ерунда, конечно, но я что-то бываю такой послушный-послушный...

– Так и не скажешь, как это делаешь?

Он развел руками, лицо пошло морщинками, как у шарпея, начал массировать пальцы.