Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – воин Господа

– Ваша милость... Я ведь не человек, а... тролль. Тролли могут в разных зверей, людей, гадов... Но только это все слабее и хуже, потому тролли – всегда тролли... Я тоже пробовал, не понравилось. Это как будто сразу стать больным, старым, измученным. Но я заметил, что в личине человека думается намного лучше. Мне, единственному из моего племени, думать нравилось. Не знаю почему. Даже больше, чем драться. Потому я в облике человека и пошел... Читать научился, много книг пересмотрел. Хоть я и не человек...

– Человек, – возразил я. – Что форма? Важно содержание. Человек тоже может быть последним гадом может быть свиньей, павлином или бараном – важно ли, что он выглядит, как человек? Сейчас ты – человек. Все остальное – фигня.

Сигизмунд тряхнул головой, хотел потереть кулаками глазами, но застонал, побледнел. Левая рука слушалась плохо. Вид у него был ошарашенный. Взглянул на распростертого тролля. Под тяжестью грузного тела лезвие прошло целиком, тело уперлось в рукоять, а теперь из могучей волосатой груди меч торчит на длину локтя.

– Я думал, – сказал он ломающимся голосом, – этот зверь меня убьет... Или уже убил. Да, думал, что уже убил, потому что померещилось, что их двое. И бьются друг с другом.

Гугол вздохнул тяжело, сказал:

– Сигизмунд, это было...

– Пойди поймай коней, – прервал я. – Испугались этого зверюки, разбежались. А то пешком придется. Иди-иди, не ленись! Тебе досталось меньше.

Гугол взглянул на меня укоризненно, но, как мне почудилось, ушел с явным облегчением. Мы все предпочитаем, чтобы неприятные вещи вместо нас говорили другие.

Когда он привел коней, мы двинулись с наибольшей скоростью, с какой нам позволяли наши избитые тела и распухшие суставы. Дорога шла вверх, кони быстро уставали, мы останавливались, давали отдых, сами ели на ходу. На третьем мини-привале Гугол пожаловался:

– Сэр Ричард, меня Сигизмунд совсем достал!

– А что?

– Просит рассказать, как там в аду. Про котлы спрашивает, про огненные реки. Про грешников, которых на вилы... Я, конечно, рад, что он так спокойно воспринял ваши слова, что я... ну, что я не совсем человек...

Я отмахнулся.

– Не обращай внимания. Это я, чтобы как-то объяснить ему твое превращение, сказал, что ты из тех демонов, что признали Слово Божье и приняли веру Христа. Ну ты ж наверняка слышал такую красивую легенду. Вот я ею и воспользовался.

Гугол отшатнулся, глаза полезли на лоб, потом сказал с великой обидой:

– Демонов? Ну, спасибо!

– Чем мог, – ответил я виновато.

– Хорошо, – пригрозил он, – я верну должок. О вас, сэр Ричард, тоже можно кое-что придумать.

Я вздохнул.

– Удивительнее, чем случилось, уже не придумаешь.

Сказал и пожалел, глаза Гугола тут же загорелись. Сигизмунд, стараясь быть максимально полезным, ехал впереди, но конь его захромал, рыцарь слез, начал осматривать копыта. Я слышал, как он воскликнул озабоченно:

– Помоги мне. Господи!

Гугол не расслышал, крикнул:

– Иду-иду!

Сигизмунд скользнул по нему холодным взглядом.

– Вообще-то я призывал Господа.

– А-а-а... ну тогда я пошел обратно.

– Нет, раз уж пришел, то посмотри копыта моего коня. А то у меня одна рука пока еще... плоховата.

– И так скажу, что хромает. Наши кони не горные козлы. Ты видел горных козлов?

– Не видел, – ответил Сигизмунд сердито.

– И я не видел, – вздохнул Гугол. – Вот тебя уже видел, а горных козлов все еще нет. Грустно... Словом, наши кони не для таких дорог. Только у сэра Ричарда Этот рогатый зверь даже не вспотел...

Конь не вспотел, это я уже мокрый, как мышь, уже и задыхаюсь, ибо подниматься наверх по склону да еще тащить за собой коня... Хотя Гугол прав, мой конь идет спокойно. Не вспотел, морда не в мыле, в то время как кони Гугола и Сигизмунда уже никакие. Но сам Гугол держится, а он слабее меня, впереди Сигизмунд, вообще в тяжелой кольчуге из толстых колец да еще и кожаном доспехе с металлическими полосками толщиной в палец. Единственное, что сделал молодой рыцарь, это снял шлем и повесил на луку седла но и тогда шлем постоянно остается на расстоянии вытянутой руки.

Я измученно зыркнул исподлобья на Сигизмунда.

– Да сбрось хотя бы панцирь... В нем пуд железа не меньше?

– Не знаю, что такое пуд, – ответил он с гордостью, посрамившей бы дьявола, – но я теперь зоррец, а не какой-нибудь срединник! Никто не заставал еще зоррца без доспехов и верного меча в крепкой руке!

Измученные кони шатались. Бока и животы лоснились от мыла, делая их похожими на мокрых тюленей, с удил слетали крупные клочья пены. Я бы тащил их наверх и дальше, но Сигизмунд, несмотря на юность, более опытный, чем мы с Гуголом, сказал коротко:

– Ваша милость... коней лучше оставить.

– Давно пора, – прохрипел Гугол. – Гораздо быстрее пешком.

Поблизости журчал мелкий ручей. Он так старательно прятался между камнями, что воды никто не увидел, зато трава поднималась там крупная и сочная. Мы расседлали коней, двое стояли, едва удерживаясь на копытах, слишком усталые, чтобы даже напиться или сорвать зеленый листок, а мой с самым задумчивым видом подобрал камешек и начал хрустеть им, как будто отыскал кусок сахара. Сигизмунд поцеловал своего коня в теплые бархатные ноздри.

Подъем становился все круче, мы двигались как скалолазы, иногда вообще приходилось, как по карнизу двадцатиэтажного дома, когда внизу только асфальт.

Гугол, совсем выдохшись, запросился перевести дух. Ветер стал пронизывающим. Небосвод словно превратился в гигантскую глыбу льда. Сигизмунд стучал зубами. Все расщелины были забиты снегом, а под ногами то и дело хрустели льдинки.

Я посмотрел на солнце – не греет, – сказал трезво:

– Похоже, до вершины не добраться засветло. Ночевать на снегу... Сиг, высеки огонь, иначе дадим дуба.

Он оглянулся. Беспомощно взмахнул дланями.

– Все в седельных сумках...

Гугол вытянул шею, наши кони далеко внизу выглядят игрушечными. Поежился от ветра, взмахнул руками, едва не сорвавшись с выпуклой наледи. Пальцы его машинально сняли с пояса флягу с водой, но, поднеся ко рту, пить раздумал. Зато я, поколебавшись, взял у него флягу, потом снял с Сигизмунда шлем, налил немного воды. Оба смотрели на меня с опаской.

Минут через пять я вытряхнул из шлема слиток льда, идеальную одностороннюю линзу. Две пары глаз смотрели с непониманием. Когда по собранному мху побежала яркая точка, Сигизмунд забормотал молитву. Пошел дымок, и молитва стала громче. Вырвался язычок огня, Гугол завопил в восторге, а Сигизмунд осенил себя, нас и адское пламя крестными знамениями, читая все молитвы, которые знал, а знал он их великое множество, хотя и не полностью, а только первые два-три слова, как мы запоминаем песни.

Я отложил линзу с подтаявшим краем, где отпечатались мои пальцы, а сам сунул их под мышки. Костер наконец разгорелся, Гугол суетливо подкладывал щепочки, ломал и выдирал все древесное, что торчало из трещин, а Сигизмунд посмотрел на меня печальными, как у коровы, глазами и произнес с великой мукой в голосе: