Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – паладин Господа

С той стороны раздался тяжелый конский топот. В бушующем огне мелькали неясные фигуры, слышались крики, лязг металла. На черном огромном коне выехал всадник. Он был в черном плаще, капюшон скрывал лицо, левой рукой держал поводья, а правой вскинул меч и гулко захохотал. У меня кровь застыла в жилах. С огромного меча срывался огонь, словно он держал жарко пылающий факел.

– Да пошел ты... – выдавил я через силу. Эти волшебные слова придали сил, я нащупал молот, взял в руку. – Пугаешь, а мы сами пугательные...

Черный Вихрь вышел из тени, требовательно заржал. Я подбежал, взлетел в седло. Черный всадник подъехал к арке и... Его конь уже занес копыто, чтобы переступить то место, где были врата, но вдруг с этой стороны пролома возник – я не успел заметить, когда он подъехал, – всадник на белом, как снег, коне. Он тоже был в плаще, только белом. Капюшон наброшен на голову, я видел помимо затылка еще плечи и широкую спину.

Левой рукой всадник держал повод, правой – рывком сбросил с головы капюшон. Седые кудри лежат на плечах, всадник повелительным жестом вскинул руку ладонью вперед. Черный остановил коня. Некоторое время они смотрели друг на друга.

Я внезапно ощутил, что мир застыл, скосил глаза и увидел, что листок, который ветерок завертел передо мною, завис в воздухе. Он не двигался, словно в застывшем стекле, так застывают в янтаре насекомые.

Но я вспомнил, что на меня ни магия, ни другая чертовщина или святовщина не действуют, тронул повод, и Черный Вихрь, то ли сам по себе, то ли под защитой моего иммунитета к магии, сдвинулся с места и стал заходить сбоку, давая мне возможность не шандарахнуть белого всадника меж лопаток или меж ушей. Они неотрывно смотрели друг на друга, ломая один другого взглядами, волей, но я чувствовал, что оба заметили меня, оба не понимают, почему я не застыл, как все, оба не знают, что я за сила и на чьей стороне...

Я сказал громко:

– Давайте, отец Аврелий... тьфу, Августин!..

Черный всадник взревел:

– А это что за насекомое?

– Это твоя смерть, дурак, – отрезал я. – Если ты услышишь мое имя, то растечешься здесь грязной лужей от ужаса. Давайте, отец Августин, жмите!.. Я – ваша группа поддержки.

Белый всадник вскинул руку над головой. Он заговорил медленно и торжественно, обращаясь к черному исполину:

– Узри, несчастный! Видишь этот знак? Сердце Кернеля снова в его могучем теле. Теперь наша сила неодолима. Припади к стопам милосердной церкви... Когда-то ты был из нашего братства. Припади и покайся. Господь милостив, он простит...

Всадник гулко захохотал.

– Сила Кернеля!.. Дурак. Сила Кернеля – в людях, но люди – дрянь, грязь, мокрицы. Пока что вы еще живете дурацкой мечтой построить Царство Божье на земле, потому еще сильны, но постепенно, по одному, потихоньку то один, то другой от вас убегает... Люди хотят жить, а не строить это светлое царство, где будут жить счастливо их внуки! Мы сейчас хотим жить счастливо, не понял? Мы сейчас жаждем жить без забот, без трудов, без обязанностей. Мы хотим жить свободно сейчас, а не когда-то! Тебе этого не понять, ничтожество. Ты связан сотнями обетов, десятками клятв, обязанностей, присяг, тебе и то нельзя, и другое – ни в коем случае. А мне... xa-xa, мне теперь можно все!

Он заставил коня попятиться, но, прежде чем повернуть и раствориться в багровой ночи, крикнул победно:

– Это ты ко мне придешь!.. Приползешь!.. Ибо лучше синица в руке, чем журавль в небе...

С его исчезновением разом пропал и багровый отблеск. Отец Августин дрожал, он от слабости склонился, к луке седла. Несколько воинов подхватили его, помогли слезть. Я с молотом в одной руке и мечом Арианта в другой ногами послал Черного Вихря по раздробленным воротам за пределы крепости.

Далеко на той стороне долины сотни и тысячи костров. Оттуда накатывается неумолчный гул голосов, конского ржания, могучие запахи сыра, мяса, конского пота, сыромятной кожи, нечистот. Дым от костров поднимается в полном безветрии прямыми тонкими струйками, но выше расплывается, сливается в единое сизое облако, что тонким блином висит в неподвижном воздухе.

За мной вышло с десяток воинов. На меня посматривали как на лидера. Я перехватывал быстрые уважительные взгляды в сторону моего молота. Я осмотрелся, повесил молот на пояс, а потом бросил меч в ножны.

– Ворота не мешало бы поставить на место, – сказал я с высоты седла. – Теперь, похоже, их никакая сила не выбьет.

Один из воинов сказал несмело:

– Их уже трижды ломали... Поставим. А это правда, что у вас и меч... непростой? И конь... что у вас за конь?

– Почему непростой? – ответил я небрежно. – Стандарт. Все в комплекте: доспехи, браслеты, шлем, меч. Был такой парень – Ариант, слыхали?.. А конь... ну, конь – это другая история.

Они раскрыли рты, я улыбнулся и повернул коня обратно. Мелочь, а приятно: ночью здесь холоднее, чем у нас на Колыме, а мне как-то без разницы. Доспехи разогрелись, как и браслеты, я чувствую себя обложенным горячими грелками, хожу с голыми руками, но это терпимо. Интересно, что доспехи ухитряются разогреться только с внутренней стороны, там вообще Ташкент, а снаружи палец примерзнет, если коснешься влажным.

Все еще улыбаясь, я пересек небольшой дворик. Черный Вихрь на ходу подхватил с земли булыжник, я услышал негромкий, но мощный треск.

– Вот и хорошо, – сказал я с облегчением. – Ты тут пока замори червячка... а я схожу на разведку.

Он и ухом не повел; дробил и жевал камень, а я нырнул в маленькую каменную тесную пристройку. Оттуда, как догадываюсь, можно выйти в людскую, где всякая там челядь, а у нее узнаю, дабы не тревожить сиятельного герцога, где мне прикорнуть остаток ночи, все-таки ноги подкашиваются...

Холодно блеснул в полумраке кинжал. Женщина стояла под стеной, за ее спиной темные глыбы выглядели хмуро и угрюмо. В коричневом платье, даже в сарафане, что открывал ей плечи и приоткрывал грудь, пышные коричневые волосы в беспорядке падали на спину. В полумраке мне показалось, что они достигают ей поясницы. Одна бретелька сползла с плеча, весьма эротично, но я смотрел на кинжал в руках женщины.

Она держала его обеими руками, лезвием вниз, и я ощутил по ее напряженному лицу, что она готовится вонзить кинжал в себя. Конечно, сердце чуть выше, но не у каждой хватит духу хладнокровно вонзить острие такого вот узкого кинжала себе в глаз, хотя это гарантирует мгновенную смерть, не каждая полоснет по горлу, там артерия, уже никакой врач не спасет... Но даже такая рана в живот окажется смертельной, там, если мне не изменяет память, печень...

– Успокойся, – сказал я. – Приступ отбит. Теперь у Кернеля защиты побольше...

Она не опустила кинжал, глаза ее придирчиво оглядели меня с головы до ног.