Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – паладин Господа

Я ел молча, старательно вспоминал школьный курс биологии, отрывки из фильмов, мультиков, даже анекдоты, ибо умный черпает знания отовсюду, а дураку хоть из какого дорогого дерева кол на голове теши... Драконы – это большие ящерицы. Ящерицы с крыльями. Если я ничего не путаю, то ящерицы замечают только то, что двигается. Положи перед жабой или ящерицей комара или муху – не заметят, а вот пролетающую мимо на любой скорости схватят.

Они слушали очень внимательно, я старался излагать в доступных им понятиях. Рассказал о насекомых, что научились при виде ящериц моментально переворачиваться на спину и сплетать лапки, прикидываясь мертвыми. О медведях, что прикинувшегося дохлым человека обнюхивают и двигают себе дальше. Но больше делал упор на земноводных. В глазах Агиляра все больше появлялось понимания, а Шершела уже горела энтузиазмом, не может дождаться утра, дабы все проверить на своем опыте.

Когда мы заканчивали с ужином, пришел Гугландер. Он был уже в простой чистой сорочке, кожаные штаны и сапоги сменил на легкие, простые, удобные. Агиляр указал ему, где сесть, Гугландер церемонно поблагодарил, сел, а Шершела торопливо начала рассказывать ему на ухо, живо блестя глазами, способы убийства драконов, пауков и вообще всего, что двигается, шевелится или даже прикидывается дохлым.

Чуть позже пришли еще члены семьи, подданные или служащие замка. Всем им находилось место за столом, пока все стулья не оказались занятыми. Были поданы сладости, фрукты, в зал тихохонько вошли музыканты и, стоя в очерченном для них месте, начали дудеть и насвистывать веселое.

Гендельсон клевал носом, отяжелевший, осоловевший, так что я уж опасался, не растечется ли он медузой по полу. Агиляр кивнул в его сторону, двое придворных с шуточками и ласковыми словами вытащили Гендельсона и, приговаривая насчет баиньки, увели.

Агиляр кивнул ему вслед:

– Пусть герой отдыхает... Ему пришлось вынести больше, чем его юному спутнику. Не так ли, сэр?

– Да, конечно, – ответил я.

Он улыбнулся, мы поняли друг друга. Для меня убить паука – меньшая нагрузка, чем для Гендельсона нести на себе доспехи.

В зал вошли одна за другой пятеро молодых девушек, двинулись по кругу, часто-часто перебирая ступнями. Казалось, они плывут над полом. Музыканты за играли громче. За столом оживились, только Шершела фыркнула и начала рассматривать девушек с нескрываемым презрением.

Девушки, танцуя, сбросили платки и шарфы. Танцы стали раскованнее, эротичнее. Я уже догадывался, в каком направлении пойдет хореография, хотя и дивил ся нравам. Хотя, конечно, если учесть, что здесь никто не упомянул Христа, не крестится, даже за столом никто не прочел благодарственную, то, возможно, здесь нравы не слишком, не слишком...

Танцовщицы поочередно сбросили платья. Мне стало чуточку смешно, танцуют и двигаются, как передовые доярки, депутаты Госдумы. Но за столом смотрят жадно, даже женщины, а Агиляр в полном восторге повернулся ко мне, кивнул на танцующих девушек.

– Ну как? Где-нибудь что-то подобное видели?

Я пожал плечами. Самодовольство ничье не нравится, и хотя его восторг понятен, я все же не удержался, брякнул:

– Так плохо?.. Нигде.

Его глаза сузились, потом вспыхнули гневом.

– Сэр Ричард... Вы где-то видели лучше?

– Конечно, – ответил я. – В нашем стриптиз-баре если бы девушки вот так двигались, как сонные мухи, их бы уже... эх... что объяснять!.. Конечно же, наши танцуют и раздеваются куда лучше.

Агиляр кипел и задыхался от ярости. Я думал, что его хватит удар. Неслышно появился человек в остроконечной шляпе, плащ разрисован звездами, ну, это у них униформа, как у спецназовцев пятна, присмотрелся ко мне, подвигал ладонями и сказал негромко:

– Повелитель... он говорит правду.

Агиляр взревел:

– Как?.. Как он может говорить правду?.. Нигде нет таких прелестных танцовщиц!

Маг поклонился.

– Повелитель, я не говорю, что где-то есть лучше. Я только говорю, что гость говорит правду. Он действительно видел женщин, что танцуют и раздеваются лучше... Ты же знаешь, я могу отличать, кто говорит правду, а кто врет.

Агиляр задержал дыхание, я думал, взорвется, настолько его раздуло, лицо стало багровым; теперь он в самом деле тянул на все шестьдесят, но дыхание вырвалось из легких, грудь опустилась, Агиляр взглянул на меня уже без вражды.

– Ладно... Обидно, я полагал, что придумал такие танцы первым. С другой стороны, это значит, что ничего необычного в этом нет, верно?.. А как церковь на это смотрит?

– Церковь? – переспросил я. – Какая церковь?.. Ах да, церковь... Ну, больше ей не на что смотреть?... Может быть, в своих монастырях устраивают и круче, не знаю. Я хочу сказать, что я не ригорист. Я в эти земли приехал совсем недавно, а в моих краях церковь... несколько иная.

Агиляр слушал с большим вниманием, спросил жадно:

– А какая?

Я подумал, порылся в памяти, ответил честно:

– А никакая. Она делает вид, что ее вовсе нет. Жмется к стенке, чтобы ее никто не задавил. А задавить может всякий, у нас церковь что-то вроде ме-е-е-лкой такой серой мышки! Ее даже кошки не трогают, знают, что она уже не просто пресная, у нее вкус будет, как у мокрой тряпки.

Агиляр смотрел на меня с великим изумлением. Гости притихли, даже от танцовщиц отвлеклись, посматривали то на меня, то на короля Агиляра. Шершела шумно вздохнула.

– У вас дивное королевство, – сказал наконец Агиляр. – Я даже не знаю, хорошо ли, чтобы так унижать церковь... У нас она сильна! Даже чересчур. Настолько сильна, что возникает понятное желание как-то урезать ей крылья, подпилить клюв и остричь когти...

Я кивнул.

– Не надо объяснять, я все заметил. У вас она как раз урезана.

– Да, – ответил Агиляр. – Но, повторяю, я не знаю, хорошо ли это... Первое желание у всякого человека – урезать, но первое желание редко бывает верным. Я все больше раздумываю, все больше прихожу в смятение... Хорошо ли это, что у вас церковь... вот так? Счастливы в вашем королевстве?

Я развел руками.

– Ваше высочество, это слишком сложный вопрос. Могу сказать только, что мы очень сильны. Вы даже не представляете, насколько сильны... но одновременно в той же мере мы и несчастны. Мы ненавидим и на каждом шагу предаем друг друга. Мы предаем любимых, они предают нас. Мы предаем правителей, они нас и друг друга, и все мы прекрасно понимаем, что верность... верность осталась только вот в ваших королевствах.

Я не знаю, было бы лучше, если бы Церковь говорила во весь голос?.. Но то, что церковь измельчилась и прогнила, мне не нравится. Не нравится, как не нравится всякий спившийся человек, прогнившая структура, дом, мост...

За столом царило ошарашенное молчание. Танцовщицы уже развязывали пояски, а голые сиськи под музыку ходят из стороны в сторону. Я поднялся, развел руками: