Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – паладин Господа

Страж покачал головой:

– Мы не можем покидать пост.

А второй буркнул:

– Этот дракон уже полсада обнес. Если все еще там, сразу бейте.

– Нет, – сказал первый саркастически. – Надо поймать, судить и повесить!

Дверь распахнулась в ночь, я выскользнул тихонько, затаился. Воздух холодный, насыщенный запахами спелых яблок. Страж, возможно, не острил: в средние века в самом деле часто гремели судебные процессы против свиней, коров, а то и мышей или саранчи. Им назначались наказания, предписывалось в течение двадцати четырех часов покинуть пределы королевств или графств... словом, веселое было время. Впрочем, почему было? Я в этом веселом времени по самые... да, по самые. И как выбраться, пока не знаю. Разве что в южных краях подскажут...

Глаза привыкли, я различал деревья и даже мелкие веточки отчетливо. Деревья скользили мимо меня беззвучно, растворялись в ночи или вообще в небытии. Иногда я чувствовал себя солипсистом, впереди расступались залитые лунным светом густые кусты, плотные, как щетина, приходилось обходить, я вообще обогнул сад, так что этот ворюга не убежит, ему ж все равно нужна полоса пусть даже для короткого разбега, не бывает драконов вертикального взлета...

Я затаивался, прислушивался, подбирался все ближе и ближе. Уже стала видна за деревьями серая стена замка, вон мое окно, а если присмотреться, то и моя бледная морда с глупо вытаращенными глазами вот прижалась с той стороны к прутьям, значит – дерево вот оно... ага, вот следы когтей на земле, мелкие царапины на стволе...

Чувствуя сильнейшее разочарование, я присел под деревом. Судя по всему, с драконами здесь повезло. Кроме гигантских чудовищ, что носятся под облаками и могут плеваться огнем, в дремучих лесах сохранилось что-то вроде динозавриков, хотя и весьма злобных, а здесь так и вообще мелочь, что-то вроде захудалого птеродактиля, но что за птеродактиль, ворующий яблоки?

Я хотел было приподняться – пора спать, но по дорожке между деревьями скользнула тень. Кто-то пробирается из замка в глубину сада. Фигура пересекла освещенный луной участок, у меня заклинило дыхание. Я видел ее только в спину, прекрасную обнаженную женскую фигурку, но в мозгу сразу замелькали картинки, примеряя, сравнивая, сопоставляя.

Женщина шла пугливо, зябко сдвигала плечи – обнаженная и тем самым предельно беззащитная фигурка. Когда в страхе обернулась на хруст под своей же ногой веточки, я увидел огромные глаза, что распахнулись в испуге. Она удержалась от вскрика, только еще испуганнее втянула голову в плечи. Роскошные черные волосы, все в мелких кудряшках, красивой пышной волной падают на обнаженную спину.

Несмотря на ночь, когда все кошки серы, ее лицо казалось подсвечено красноватым огнем, губы ярко-красные, крупные, но не распухшие, а красиво и четко очерчены. И вся она казалась красиво очерченной, выточенной, как шахматная фигурка.

Гендельсон уже крестился бы и шептал молитвы, он всегда знает, что делать, я же застыл с распахнутым ртом, провожал ее, заметно обалдев, ибо не узнать Шершелу, дочь короля, трудновато даже мне, не очень-то присматривающемуся к чересчур уверенным в себе женщинам.

Она медленно удалялась, пугливо отодвигаясь от каждой ветки, как от хищно протянутой руки. Сказать, что она лунатик, я сейчас не решился бы, лунатикам все по фигу, им страх неведом, потому и по карнизам могут ходить наравне с котами, а эта всего боится...

Ее фигурка исчезла, и тогда я сам как завороженный пошел за нею следом, пригибаясь и приседая за кустами. К счастью, она не оглядывалась, ее больше страшило, что впереди. Не попасться бы, мелькнула суматошная мысль, как Хоме Бруту, на котором подобная красотка ездила все ночь в буквальном смысле.

Сад закончился быстро, Агиляр явно не любитель роз, дальше невысокая ограда из камня, вся в трещинах и с выпавшими глыбами. Мне не пришлось даже перелезать, протиснулся вслед за Шершелой в щель, разве что пузо малость поцарапал.

Холодок пробежал по коже, словно я тоже шел голым. Дальше деревья, только уже не фруктовые, между ними холмики, неприятные такие холмики, слишком уж... Я нервно сглотнул, спросил себя: какого черта прусь, оно мне надо, голых баб не видел, что ли, с нею ж явно что-то не в порядке, а в нашей жизни боишься даже тех, кто вроде бы в порядке, хрен знает что они завтра выкинут, женщины – страшная непредсказуемая сила... Есть только два способа управлять женщинами, но никто их не знает.

Я остановился, дальше не пойду, надо потихоньку возвращаться. Но Шершела сделала пару шагов и тоже замерла в неподвижности. Перед нею горбился залитый лунным светом могильный холмик, очень крупный, надо сказать. Массивная мраморная плита не поверху, как принято здесь, а стоймя. Свет падает с той стороны, я смутно видел значки и буквы на этой, теневой стороне, но прочесть не удавалось.

Шершела наконец сдвинулась, обошла вокруг, потом еще раз, уже увереннее. Остановилась, руки вскинула, фигурка стала еще изящнее, точеная такая статуэтка из белого мрамора. За ее спиной луна сияла непривычно белым светом, огромная, страшная, с недобрыми серыми пятнами окалины. Я как-то привык, что если луна огромная, то обязательно желтая или даже красная, а если белая – то мелкая. Но эта и крупная, и белая. У меня дрогнуло сердце, а душа что-то пробормотала в оправдание трусливое и полезла прятаться под стельку сапога.

Шершела начала бормотать нечто. Я сжался, по спине заходили волнами мурашки. Через пару минут земля ощутимо дрогнула. Мне почудилось, что в глубине проснулся и заворочался огромный зверь. Шершела словно бы побледнела, ее плечи зябко передернулись, но она даже возвысила голос, читала свое заклятие торжественно и гневно.

В самой середине продолговатого земляного холма, впятеро большего обычной могилы, начал расти холмик, как если бы наружу старался выбраться огромный крот. В двух шагах появился второй такой холм. Комья земли рассыпались, наружу поднялись две огромные руки.

Я отступил, поспешно начал щупать рукоять молота. Каждая рука толще моего бедра, а ведь руки высуну лись только до локтей, да и на таком расстоянии друг от друга, что нетрудно прикинуть ширину спрятанных под землей плеч...

Шершела вскрикнула тонким голосом, руки угрожающе сжались в кулачки. Это было бы героически, если бы не так страшно. Я нянчил молот, сердце колотится, как будто с горы несется камень. Шершела прокричала снова, кулаки разжались, но пальцы остались в угрожающе скрюченной позе. За ее спиной луна медленно уходила за тучку, на землю пала тень.

Гигантские руки, что торчали из могильного холма, сделали попытку выдвинуться еще, но Шершела сказала несколько слов, руки застыли. Огромные пальцы очень медленно сжались в кулаки.