Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – паладин Господа

– Последний раз спрашиваю, – прокричала Шершела, – достанешь ли ты мне напиток Зухры?.. Если нет, буду приходить каждую ночь!.. Ты не будешь знать покоя!

Кулаки оставались плотно сжатыми. Они не двигались, но мне почудилось, что если бы это было в их власти, то Шершела увидела бы лишь нехитрую комбинацию из трех пальцев. Кажется, Шершела это тоже ощутила, вздохнула, плечи ее опустились.

– Ладно, – сказала она рассерженно, – возвращайся в свою нору. Но завтра я приду!

Голос ее был грозным, как она считала, но я уловил страх и отчаяние. Плечи ее опустились, она побрела обратно, уже не тугая молния, как вначале, а маленькая и печальная.

Я тащился следом, а когда между деревьев показалась стена замка, я догнал тихонько:

– Чудесная ночь, не правда ли?

Она подпрыгнула, обернулась в ужасе. Я улыбнулся как можно дружелюбнее, развел руками, показывая пустые ладони.

– Леди Шершела, это я, ваш гость. А утром я уеду. И ничего не увижу, как и щас ничего не зрел обоими глазами.

Она вздрагивала в страхе, зубы лязгали, нижняя челюсть тряслась. Сразу вспомнила, что нагая, безуспешно закрывала грудь обеими руками.

– Как вы... как вы могли?

– Да все просто, – ответил я. – А что это за напиток Зухры?.. Вечная молодость? Бессмертие?.. Красота?

Она тряхнула головой, в глазах все еще был страх, но она выпрямилась и сказала с остатками гордости:

– Это не ваше дело. Если не знаете, что такое напиток Зухры... то вам и знать не стоит. Вы что-то от меня хотите?

– Только ответ, – сказал я. – Но если мой вопрос чем-то неприятен, то не отвечайте. А я умолкаю.

Мы прошли еще чуть, она избегала моего взгляда, а когда достигли замка, нагнулась легко, на худой спине ясно проступил хребетик с множеством позвонков, вытащила из кустов широкий длинный плащ. Я взял из ее рук, подержал, чтобы она воткнула свои тонкие руки в просторные рукава. Она молча и даже с некоторой надменностью приняла эту услугу, хотя, похоже, ей это в диковинку.

– Прощайте, – сказала она уже мягче. – Надеюсь, вы не станете рассказывать, что видели.

– Да никогда в жизни, – ответил я искренне. – Мало ли я чудес видел!.. Но молчу же.

– Прощайте, – повторила она. Через пару шагов в стене показалась незаметная металлическая, дверь. Шершела толкнула ее, дверь отворилась бесшумно. Я заметил на петлях блестящие капли масла. На прощание она ухитрилась выдавить в мою сторону слабую улыбку. Я растянул рот до ушей, мол, все в порядке.

Могучий храп услышал еще в коридоре, а когда распахнул дверь, меня едва не отшвырнуло звуковым ударом. Я кое-как вломился в комнату, даже разделся, но перед тем как лечь, пнул ногой знатного вельможу и в его лице десяток именитых предков, посоветовал строго:

– Сэр Гендельсон, вы храпите. А в раскрытый рот заползут змеи, жабы, тритоны, протеи и анаконды, где и разведут потомство. Советую перевернуться на бок.

Глаза его от ужаса выпучились, он перевернулся не то что набок, вообще уткнулся рылом в подушку. Я некоторое время лежал сам на спине, в окне начало светлеть. Черт, уже рассвет...

С этой мыслью я заснул, снова привиделась та самая лесная фея, проснулся сразу же, в груди кольнула вина перед Лавинией, и напрасно твердил себе, что человек над снами не волен, но чувство стыда оставалось долго. Гендельсон снова перевернулся на спину и начал было храпеть, но я растолкал безжалостно.

– Сэр Гендельсон, труба зовет!

Он распахнул глаза:

– Труба?

– Не слышите?

Он привстал, сел.

– Где труба?

Я поднял палец кверху.

– Не слышите? – спросил я строго. – Там, наверху?.. Оттуда же трубят, даже я слышу!

Он подхватился, глаза круглые.

– У вас видение?.. О, это послание небес... Знамение! Как есть знамение!

– Седлайте коней, – посоветовал я. – Видите, даже небеса нас торопят. А им сверху виднее, где войска Карла. Может быть, если они где-то застрянут, мы еще успеем?

Коней оседлали без нас: знали, что уезжаем. Меня даже удивило такое всеобщее знание и такая заботливость, чтобы мы уехали как можно раньше. Когда вышли во двор, там суетилось с десяток челядинцев, наполняли наши седельные сумы провизией.

Шершела сидела у парапета – ладони на каменных перилах, подбородок опустила на руки. Взгляд ее был задумчивым и мечтательным. На той стороне ее взгляда проплывали, послушные ее воле, далекие леса, холмы, едва видные отсюда домики и аккуратно расчерченные квадратики полей.

Она пытливо посмотрела на меня, но я ответил взглядом девственника, который даже не догадывается, что она может хоть когда-то сбрасывать одежду. И что занимается черной-пречерной магией.

Мы взобрались на седла, я подобрал поводья. Шершела наконец соскочила с парапета, Гендельсон снял шлем и, держа его на локте левой руки, галантно поклонился.

– Леди Шершела...

– Сэр Гендельсон, – ответила она голосом королевской дочки, – я желаю вам и вашему спутнику доброй дороги и славных подвигов!

Он довольно улыбнулся, что она замечает только его, а в мое сторону даже не смотрит, но она сказала мне негромко:

– А вам, сэр Ричард, я желаю, – чтобы вам не приходилось искать зелье Зухры.

Я не удержался:

– А что это?

Она снова смолчала. Ответил с довольным смешком Гендельсон:

– По легендам, Зухра, отчаявшись завоевать любовь Тахира, сумела составить такое вино, что всякий, кто его отведает, влюбляется в того, кто его поднесет.

Она смолчала снова, а я спросил:

– А что, получилось? Я уверен, что обязательно какая-то гадость случится. Либо кто-нибудь толкнет под локоть и собака все выпьет, либо еще что-нибудь...

– Неважно, – сказал Гендельсон жирным голосом. – Главное, что лекарство от неразделенной любви существует...

– А любовь может быть только неразделенной, – возразил я ему просто автоматически, ненавижу этот жирный бархатный голос. Слышал бы он свой храп. – Если она разделена, должно быть изменено ее имя.

Я поклонился Шершеле, ворота перед нами распахнули, там зеленый мир и прямая хорошо утоптанная дорога. Копыта застучали часто и четко, застоявшиеся кони пошли хорошей бодрой рысью. Некоторое время я чувствовал между лопаток недоумевающий взгляд Шершелы. Кажется, я нечаянно сморозил что-то глубокомысленное, но сам пока не пойму, что именно. Мудрости потому и считаются мудростями, что все, как червяк в тумане, вроде бы есть, а смысл ускользает.

Одно ясно, бедная дочь короля явно отчаянно нуждается в этом напитке Зухры, если сама вынуждена голой бегать за ним на кладбище.

Дождя, как я помню, ночью не было, но на траве такая обильная роса, словно оставшиеся после ливня капли. Воздух чист и пронзительно свеж. Кони прут хорошо, самим нравится быстрый бег, Гендельсон удивил меня поднятым забралом. Он сам, видимо, не просто трусил, но и считал себя в наглухо застегнутых доспехах и в шлеме с опущенным забралом более мужественным и красивым. Возможно, раньше он просто больше старался произвести на меня впечатление.