Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – паладин Господа

Я видел, как его растопыренная пятерня прижала ее пышный вздернутый зад, такой белоснежный и нежный, особенно пикантный под его грубыми пальцами. Гендельсон вскрикнул, отдернул было руку, словно угодил в кипяток, но девушка снова начала сползать с коня, и он опять с силой прижал ее пятерней к седлу.

Лицо его было, как у грешника, с которого живьем сдирают кожу. Я злорадно хохотнул, сказал успокаивающе:

– Пусть пересядет к вам, дорогой барон, за спину. Меньше соблазнов.

Он застонал сквозь зубы, когда девушка начала перебираться к нему за спину, наваливаясь на него сперва спереди, цепляясь за плечи и шлемастую голову, накрывая грудью лицо, я даже видел, как красные соски мазнули его по губам, она вскрикивала от страха, а конь тоже не стоял на месте, переступал с ноги на ногу, помогая им удерживать равновесие.

Наконец она села позади, обхватила его руками за пояс таким чистым целомудренным жестом, что я умилился – ребенок, чистый ребенок.

Порывшись в седельном мешке, я выудил плащ, бросил ей.

– Накинь на себя. Не стоит на людях показывать твои прелести, передерутся. Да и нас зарежут, чтобы завладеть тобой.

Она слабо улыбнулась, показывая, что оценила шутку, но в каждой шутке есть доля шутки, эту малышку не зря определили в жертву: кого боятся, тому отдают лучшее.

Кони уже успокоились, шли ровным шагом, переговаривались на своем конячьем языке о драке с драконом, перемывали нам кости, злословили, мол, как себя дураки вели, а надо было правильно вот так и вот так, я уехал вперед, высматривая дорогу.

Обычно Гендельсон совсем не возражал, чтобы ехать позади, это как раз нормально для вельможи посылать вперед всякую челядь, дабы искали для него короткий путь, удобные броды, а на постоялый двор неслись сломя голову и заказывали еду, постель и девок для сугрева постели, но сейчас догнал меня почти сразу, поинтересовался крайне напряженным голосом:

– Вы уверены, что деревня там поблизости?

– Не уверен, – ответил я. – Но вы можете спросить у дамы, что у вас за спиной.

Он буркнул:

– Какая она дама... Но воде бы деревня поблизости...

– Это ее родная деревня, – объяснил я.

– Но разве нам не она нужна? Вернуть этого ребенка родителям...

Я поинтересовался ядовито:

– А если снова ее в жертву? Тут еще те родители... Да и жених просто прелесть!

– Но дракон, божьими молитвами, убит, – сказал он нерешительно.

– А засуха?.. – ответил я сердито невольно пощупал на поясе свою увесистую божью молитву. – Или напротив, проливные дожди? Прилет саранчи?

Он возразил строго:

– И засуху, и прилет саранчи господь посылает нам как испытание. Мы должны все принимать со смирением, не роптать, а трудиться больше и лучше. И ни в коем случае не пытаться откупиться, как делают эти погрязшие в невежестве дикие люди, заблудшие души... Откупиться от демона, порождения ада!

– Бог далеко, – ответил я. – А демон вот он. Бог не защитил их, когда дракон пожирал целые стада, обрекал деревню на голод. Вот и пытаются, как могут...

Он сказал, возвысив голос:

– Наш господь своего сына послал на крест, на мучительную смерть! Сказал тем самым, что Христос искупает все грехи и что этой великой жертвой он закрывает всю историю человеческих жертв!.. Отныне никто и нигде не имеет права приносить человека в жертву. Христос был последней жертвой!.. Но это невинное дитя, тут вы, к сожалению и моему стойкому удивлению, в чем-то и как-то краем несколько правы. Нельзя возвращать этого ребенка в родную деревню. У слабых и нестойких будет велик соблазн принести ее в жертву снова... уже по другому поводу. Лучше оставим ее в ближайшем городе, поручив заботу о ней чистой благочестивой женщине, набожной и опрятной...

– Аминь, – сказал я. – Но пусть едет на вашем коне, сэр Гендельсон. Нет, я ничего не имею в виду, просто у вас конь получше моего.

Но, протрезвев, я начал посматривать на девчушку уже без прежней ласковости. Она не виновата в случившемся, но нам, если честно, и так слишком долго везло. Избегая деревень и городов, мы избегали опасности, но сейчас сами идем навстречу немалому риску. В городке вполне могут быть отряды Тьмы.

К счастью, господь, по мнению Гендельсона, не стал испытывать нашу волю и стойкость в долгом путешествии втроем. Ведь ночевка в душной летней ночи с голой женщиной, такой аппетитной и лакомой, могла бы стать серьезным испытанием нашей добродетели. Я уже представил, как она голая... ну, пусть не голая, а в моем плаще начинает помогать с костром. Встает на четвереньки и старательно раздувает огонь, плащ обязательно соскользнет...

Часа через три-четыре непрерывной езды я начал подумывать о привале. Небо уже окрасилось в кровавый цвет, багровый шар быстро опускался за лес, а в мозгу чередой проносились скабрезные картинки на предмет ночевки. Но очень вовремя вдали показался небольшой городок. Он был огорожен высоким частоколом из добротных бревен, что говорило либо о нехватке камня, либо о молодости самого городка.

– Успеем до темноты? – спросил я Гендельсона.

– Должны успеть, – ответил он замученным голосом.

– Если коню тяжело, – сказал я заботливо, – то переночуем здесь, а уже утром...

– Нет, – отрезал он, словно уже горел в аду. – Нет! Мы приедем туда, даже если будет полночь.

К воротам вела свежеутоптанная дорога, по обе стороны паслись коровы, овцы, козы, а чуть дальше чернели распаханные на зиму пашни. Типичный город тех времен, по нашим понятиям – не совсем город, ибо жители выходят работать сюда, на поля по эту сторону стен. Здесь пашут и сеют, пасут скот, заготавливают бревна, шарят по окрестным лесам в поисках грибов, ягод, орехов, каштанов, птичьих гнезд...

Но ворота массивные, из цельных бревен. Правда, распахнуты настежь, сверху широкий навес для лучников, десятка два поместится, а это немалая сила, по бокам башенки, где стража может укрыться в дoждь или вьюгу.

Мы проехали под низкой аркой, мне пришлось склонить голову. Дома стоят вплотную, земля утоптана до твердости камня. Все пространство освещено. Как огромной круглой луной, так и оранжевым светом из окон.

Масла в светильники не жалеют, подумал я. А вот свет от восковых свечей, их тоже немало. Город не спит, хот уже за полночь.

Я в который раз напомнил Гендельсону, что мы двигаемся по занятой противником территории. Потому здесь ни в коем случае нельзя орать молитвы, а лучше их шептать про себя, нательный крест лучше спрятать, все равно он никуда не денется, а вынимать и показывать его всем – это свойственно лишь дураку-вельможе, но недостойно благородного рыцаря.

Однако едва только въехали в город, он тут же грубо заорал одному из прохожих:

– Эй, морда!.. Здесь есть постоялый двор?