Юрий Никитин - Трехручный меч

Рогач смотрел на нее оценивающе, он явно и выше и крупнее, успокоился, фыркнул с доброжелательным презрением, мол, не соперник, а если будешь за мной хвост заносить, то, так и быть, бить не буду. Женщина, подумал я, это как открытая книга на китайском языке: вроде бы все видно и можно прочитать, но абсолютно ничего не понятно. Поедет она, видите ли, со мной. Меня даже не спрашивает. Как будто я не смогу отказать!.. А ведь права, не смогу.

— Едем, — сказал я. — Но только…

— Что?

— Ничего, — ответил я, — ничего, Ваше Королевское Величество.

* * *

Я выехал через ворота, не обращая внимания на то, что она едет следом, чем королева явно недовольна, да что там недовольна — взбешена. Я должен был долго и красочно отговаривать ее, стращать трудностями, зверями ночными и дневными, разбойниками, драконами, волками, лягушками, летучими мышами, пауками, а она бы долго и страстно клялась в любви к родному отцу, которого, оказывается, все еще тайно и пламенно любит.

Ни фига, если это обречено на неудачу, а это обречено, козе понятно, то буду ли разыгрывать красочный спектакль на две роли, чтобы показать, какая она самоотверженная и заботливая и какой заботливый и чуткий я? Я и так знаю, что и просто чудо и золотце.

Волк и ворон показались, едва за нами поднялся подъемный мост. Я бы не сказал, чтобы обрадовались, скорее — возревновали, женщина всегда старается оттереть даже такого верного друга, как собака, хотя известно, что собака в отличие от женщины никогда не предаст, но женщина настолько хитрый зверь, что умеет заморочить голову даже самым-самым…

Я украдкой шепнул волку, что я женщин вижу насквозь, ни одной не верю, он чуточку повеселел. Ворон тоже взбодрился, пообещал разведать дорогу и взмыл в небо. Наши кони шли ноздря в ноздрю, постепенно принюхались, познакомились, на скаку обменивались коротким ржанием, сплетничали, перемывали нам кости.

— Увести женщину несложно, — сказал я глубокомысленно, — сложно вернуть ее обратно.

Она покосилась в мою сторону, брови приподнялись в брезгливом удивлении:

— Это у вас мудрая мысль?

— Нравится? — спросил я, польщенный. — Вот еще: счастье, как и здоровье, пока есть — не замечаешь. Ушли — кричим караул и бросаемся в погоню.

Она хмыкнула:

— Ах, это мы умничаем, да? Предупреждать надо. Я не знала, что вы и такое можете. Рядом с вами я кажусь немного глуповатой, верно?

— Нет, Ваше Величество, — возразил я. — Что вы! Вы не кажетесь мне «немного глуповатой». Вы — немного умноватая!..

Она нахмурилась:

— Как это?

— Ум дан женщине для того, чтобы скрывать свой характер. Ну, а раз вы даже не скрываете…

Она фыркнула:

— Средняя женщина предпочитает быть красивой, а не умной, потому что средний мужчина видит лучше, чем соображает. А вы даже не средний.

Я напряг мышцы, довольный, что солнце светит чуточку сбоку, так мои мышцы рельефнее.

— Вы меня засмущали своими комплиментами. Но я тверд, как рыба. Так просто не дамся затащить себя в вашу постель. Вам придется попотеть, Ваша Королевскость.

Она ахнула, ротик открылся для крика, даже для визга, возможно, истошного, задохнулась на миг, вспомнила, она же королева, а это обязывает, напустила на себя надменности выше крыши.

— Вы… Вы… вы хоть слышите, что вам говорят?

Я отпарировал:

— Если мужчина слышит все, что говорит ему женщина, значит, она не красавица.

Она ахнула, открыла и закрыла ротик, как рыбка на берегу:

— Вы просто мерзавец!

— Ага, — согласился я. — Мужчина — это такая сволочь, хуже которой только… женщина. И вообще, мужчинам свойственно ошибаться — особенно в том, что касается женщин. Женщинам, кстати о птичках, это тоже свойственно.

Волк и ворон слушали с вниманием, я впервые показал себя воспитанным мужчиной, который, посоветовав кривоногой девушке идти в кавалерию, не стал уточнять мотивацию своего совета. Таким они меня не знали, таращили глаза, пока я величественным взмахом длани не услал на разведку.

* * *

Мы мчались до полудня, потом наши взмокшие кони начали всхрапывать, стонать и пошатываться. Мой Рогач, правда, притворялся, подыгрывал лошадке королевы, но против объединенных профсоюзов не попрешь, пришлось свернуть в лес под сень ветвей. Волк порыскал и вернулся с сообщением, что вон там прямо преогромнейший дуб на роскошной поляне, но тут же прилетел ворон и гордо сообщил, что совсем близко есть поляна, на ней дуб еще больше, а из-под дуба, как водится, родник такой чистый, что рыбу видно

насквозь.

Волк недовольно зарычал, но вызвался отвести нас сам, а то если следить за этим дурным пернатым, то глаза выколешь о ветки, а конь переломает ноги о пни и валежины.

Поляна и в самом деле засветилась издали в темном лесу, как подсвеченная мощными прожекторами. Солнечный свет падает сверху, зеленая трава светится, как из драгоценной ткани, а полумрак за деревьями, откуда мы только что приехали, кажется настоящей тьмой глубокой ночи.

Я расседлал коней, немного поводил вокруг дуба, чтобы остыли, волк исчез, а когда я уже поил коней, притащил молодого олененка. Ворон недовольно закаркал, его карта бита, сел на пень и, нахохлившись, сделал вид, что спит. Принцесса разобрала дорожные мешки, расстелила скатерть и раскладывала по ней еду, захваченную из дворца. Я присвистнул, девушка явно изготовилась в очень дальнее путешествие.

— Путь к сердцу мужчины лежит через его желудок, — сказал я с чувством, — это я к тому, что всецело и даже полностью одобряю вашу тактику, Ваше Величество! Но предупреждаю, этот путь должен быть хор-р-рошо протоптан. Так что приступайте к разделыванию добычи.

— Думаете, не смогу? — ответила она с вызовом. — Хотя разделывать — это, вообще-то, мужское дело, но я могу преподать вам урок.

— Преподайте, — согласился я лениво. — Люблю, когда мне вот так уроки преподают. А меня пусть совесть замучает!

Она озлилась, сверкнула глазами, но сдержалась с немедленным ответом. Немедленное — не всегда самое удачное, вместо этого она скользнула пренебрежительным взглядом по моей культуристской фигуре, произнесла нежно-ядовито:

— Гордость женщин — шарм, а мужчины — шрам. Но что-то у вас, такого с виду мужественного, кожа чище, чем у юной девушки.

Разожгли костер, искры поднимаются в темноту, развесили кусочки мяса на жердочках, через несколько минут пошел одуряющий запах.

— Шрамами теперь гордятся те, — ответил я, — кто встречался со мной. Кому удалось выжить. Представляю, что нарассказывали вам и сколько раз меня убили!

Она фыркнула, взяла ломтик мяса, я взял после нее, запоздало понял, что выказываю благовоспитанность, этого еще не хватало, с этой дури все начинается, тут же зачавкал, пока не заметила, какой я джентльменистый. Она ела спокойно, привычно, значит, уже бывала в таких поездках, хотя бы на охоте, не ахает, что муравей забежал на скатерть и пытается уволочь крошку сыра.