Юрий Никитин - Трехручный меч

— И что же… он и тогда горел?

— Точно так же, — ответил ворон хвастливо, словно сам построил маяк, а потом поджег из вредности. — Ни больше ни меньше.

Утром, когда я поднялся на палубу, со всех сторон лишь водная гладь, покрытая гребешками мелких волн, корабль мчится легко и быстро, в борта успокаивающе плещут волны, команда по большей части играет в кости, один время от времени пытается учится играть на мандолине, на клотике всегда кто-нибудь торчит, подозреваю, что просто так, мы вроде бы несколько отдалились от накатанных морских путей.

Я засмотрелся на облачко, показавшееся из-за горизонта. Обычное вроде бы облачко на бесконечной голубой глади. Попутный ветер гонит корабль резво, облачко разрастается, я понял, почему рассматриваю с таким интересом и подозрительностью: единственное, что не меняет формы. Потом наступила ночь, а утром следующего дня я обнаружил, что облако уже совсем близко, только уже не облако, а исполинская гора, что вырастает прямо посреди моря.

Обомлевши, я стоял на палубе, глазел. Капитан благочестиво перекрестился. Я перехватил его взгляд, всмотрелся, мороз пошел по шкуре. Гора выглядит древней, похожей на исполинскую глыбу мела, в трещинах, с навесами и кавернами, на одной из плит видна фигура, которую я принял сперва за каменный столб, присмотревшись, сперва не поверил глазам.

Во-первых, размеры: фигура превосходит все мыслимое подобного сорта — наш корабль не больше пальца на руке этой статуи, во-вторых, сама статуя изображает словно бы Венеру Милосскую, принявшую христианство. Безукоризненное лицо, чувственная фигура, но задрапирована в тяжелые одеяния, голова покрыта капюшоном, из-под которого выбиваются крупные локоны. Глаза смиренно опущены, голова чуть набок, а руки сложены на животе в христианском жесте смирения и покорности.

— Кто? — прошептал я. — Кто… мог сотворить такое?

Корабль двигался, подгоняемый попутным свежим ветром, капитан вел его уже под углом к белой скале, намереваясь обогнуть, и тут меня тряхнуло снова: за поворотом начали выступать колонны, белоснежные, чистые, каждая колонна в поперечнике с небоскреб, но видно, что сплошной камень… Какие силы вытесали из цельной горы?

Корабль двигался над огромной глубиной. Взгляд легко проникал в глубь чистейшей воды на десятки метров, если не на сотни, гора уходит отвесно, там дальше постепенно темнеет, мне начало казаться, что это чудовищное образование поднимается чуть ли не с самого ядра планеты.

Впереди из синевы проступил камень синего цвета, в нем отверстие, вода плескалась там и лизала стены. Мне камень показался камешком рядом со статуей христианской Венеры и чудовищными колоннами, но мы приближались и приближались, капитан был невозмутим, эти дороги знает, сердце замерло, когда я осознал истинные размеры и камня, и дырочки в нем.

Корабль прошел свободно, от верхушки мачты до свода можно было бы поставить еще два таких корабля, а справа и слева одновременно с нами прошел бы десяток кораблей. Я оглядывался с потрясенным видом, сердце стучало, а дыхание вырывалось из моей груди хриплое, словно я побежал от этой горы бегом.

На краю камешка, справа от дыры, через которую мы прошли, как кот на солнышке устроился, огромный дворец из белого камня. Он красиво контрастировал с синевой основной глыбы, сказочно отражался в прозрачной воде.

— Дворец Искандара Двенадцатого, — прошептал капитан благочестиво. — Чтобы его построить, с той белой горы туда семь тысяч лет возили камень… Но какое чудо выстроили!

— Семь тысяч лет, — повторил я. — Значит, был здесь период стабильной экономики. Семь тысяч лет без потрясений, падений курса, смены династий… Нет, человеку из моей страны такого и представить невозможно!

Капитан сказал сочувствующе:

— Твоя страна довольно мерзкое место, не правда ли?

— Мерзкое, — кивнул я. — Черт бы ее побрал.

Хотя династии могли меняться, мелькнула мысль, это ерунда, у нас вот сменились Рюриковичи на Романовых, никто не заметил разницы, но все прошло без смены религий, внешнеполитического курса, и сейчас идем тем же, хотя уже давно не с Романовыми.

* * *

Кораблик немилосердно раскачивало, сперва мы увидели впереди рассеянный свет, будто море светилось, а потом, когда приблизились, матрос с клотика испуганно закричал. Я поднялся на мостик, долго всматривался, не веря глазам.

В середине круга рассеянного света, даже не круга, а будто из рваной тучи падает большое светлое пятно неправильной формы, виднеется нечто абсолютно черное, круглое, что на первый взгляд показалось туннелем, уходящим вертикально вниз. Подгоняемый ветром, корабль приблизился еще, я тоже ахнул, вскрикнул, ибо на второй взгляд и на третий разглядел… настоящая широкая дыра с гладкими стенками, уходит вниз, как будто вокруг не вода, а твердый камень…

Капитан орал, парус снова приподняли, в то же время не давая его сорвать ветру, корабль неумолимо двигался в сторону черной дыры, потом его начало медленно сносить в сторону. Я затаил дыхание. Мы прошли совсем близко от края. Стены в самом деле уходят далеко вниз, похоже на трубу нефтепровода, но только в эту трубу свободно прошел бы и океанский лайнер…

И жуткое и чудовищное в том, что нас даже не пробовало затянуть водоворотом. Его просто не было, хотя это немыслимо!

* * *

Я еще глазел на уплывающую гору во все глаза, как услышал возбужденный галдеж, моряки оставили игральные кости и тыкали пальцами куда-то в пространство. Я обогнул парус, остановился, словно о стену ударенный. Вдали, порядка двух миль, по волнам легко, даже очень легко скользит параллельным курсом красавец клипер под всеми парусами. Я всмотрелся, обводы корабля смутно что-то напомнили, но память упорно выворачивалась, как скользкая рыба, а за спиной недовольный голос протянул:

— Ну вот, еще и «Летучий Голландец» на наши головы…

Капитан подошел к борту, даже спина выражала неодобрение, сплюнул за борт. Я не отрывал глаз от чайного клипера, спросил:

— А что он нам может сделать?

— Сам ничего, — буркнул капитан. — Но примета плохая…

— Это для слабых, — заверил я. — Вот у нас слабые боятся черных кошек, тринадцатых чисел и тринадцатых этажей, а сильным это как раз на руку. Слабак даже кошелек с деньгами не подберет на улице тринадцатого, а несуеверному все в масть!

Корабль-призрак красиво и легко несся по волнам, только сейчас я понял, что меня сразу смутило: волны не пенились под разрезающим их острым килем, да и не разрезал их вовсе, скользит, как облачко, хотя с виду плотный корпус, надежные мачты, вздутые паруса. Присмотревшись, различил на палубе людей в старинной одежде…

Капитан вдруг ругнулся в сердцах: