Дэйв Дункан - Меченые Проклятием

Он все еще обращался к Гвин. Он знал ее будущее. Оно важно, сказал он, а теперь объяснял, что не может сказать, почему или как.

— Это потеря знания? — спросил Возион резко. — Она необратима или вы приспособляетесь к новому будущему?

— Сознание возвращается очень редко, — сказал Тибал, не глядя на него. — Если шуулграт изменил самую малость, он может оправиться. Но не часто, потому что даже малые изменения могут подобно снежному кому превратиться в большие. Я не могу отвечать на вопросы, даже словно бы самые безобидные. Представьте себе, что человек спрашивает меня, долго ли он проживет, я знаю, что долго, и говорю ему это. Потом спросит другой, и я опять отвечу. Затем приходит такой, кому суждено умереть на следующий день, и я, зная это, отказываюсь ему ответить. Но он легко поймет, что означает мое молчание — бережется, тут же спасается бегством и остается жив, избегнув своего жребия. Будущее изменилось, и я уже ничего не знаю о грядущем. И моя единственная защита — не отвечать никому!

Он грустно улыбнулся Гвин, словно не замечая никого больше.

— Я делаю то, что должен делать. Ты знаешь прошлое, хорошее и дурное, но для тебя оно навеки неизменно. Я вижу будущее, хорошее и дурное, но не могу ни поспособствовать хорошему, ни предотвратить дурное. Я должен просто видеть, как оно наступает. В этом — Проклятие Шууль.

Возион все еще намеревался установить, кто истинная ивилгратка — Ниад или Гвин. Утром он повел Ниад навестить Соджим, вдову Тилиона, единственную из первопоселенцев, не считая Булриона, кто был еще жив. В свое время она родила тринадцать детей, и из них четверо сыновей и четыре дочери тоже были еще живы. Старушка теперь была прикована к постели и мучилась от страшных болей.

Усилия Ниад не сотворили чуда. К вечеру Соджим впала в кому. Возион привел к ней Гвин, но это ничего не изменило. На следующий день стало ясно, что Соджим умирает. Ее смерть до свадьбы означала, что свадьбу придется отложить.

Ниад ли стала причиной внезапного ухудшения ее состояния? Ивилграты ведь способны не только исцелять, но поражать болезнями. С одной стороны, потеря сознания была иногда благом. Ниад попыталась еще раз. Гвин попыталась еще раз. Соджим продолжала неуклонно угасать.

— Ну, может быть, мы обе меченые! — сказала Гвин Булриону. — Вдруг мы обе — ивилгратки, и вместе у нас получается лучше.

Она позвала Ниад и пошла с ней в дом к Соджим. Они сели по сторонам кровати, и каждая сжала в руках руку старушки. Через некоторое время Соджим как будто полегчало. Она улыбнулась, сказала несколько слов и даже немного поела. И заявила, что боль стала много легче.

Гвин такой результат встревожил. И ей крайне не понравилось самодовольное выражение пастыря, когда они встретились после этого.

— Теперь ты думаешь, что я тоже целительница? — сердито спросила она, досадуя, что он первый высказал такую догадку. — Мы обе?

— Может быть, может быть! — Возион таинственно улыбнулся. — Но не исключено и еще одно объяснение.

— Какое же?

Он с сожалением покачал головой.

— Я всего лишь смутно вспомнил что-то, о чем вскользь Упоминали мои наставники, когда я был послушником в Вериове. Я не настолько уверен в правильности моих воспоминаний, чтобы делать выводы, Гвин-садж.

— Если я все-таки ивилгратка, — предостерегала его Гвин, — то берегись камня в мочевом пузыре, почечуя и червей в брюхе.

Возион зло рассмеялся и захромал прочь, ничего больше не сказав.

Свадебное торжество было в самом разгаре и обещало длиться еще часы и часы. Искры костров плясали во тьме летней ночи. По очереди небольшие группы Тарнов брали на себя обязанности музыкантов, а десятки других прыгали по площадке для молотьбы будто дрессированные блохи. Табуреты и скамьи были расставлены чуть в стороне — для тех, кто хотел перевести дух или перекусить. Длинные столы предлагали обильное угощение. Окорока, корзинки с плодами, груды булок, кувшинчики со сливочным маслом, пироги, пирожки, маринады, карпы из рыбного садка и еще много всякой всячины, которую Раксал Раддаит не потрудился рассмотреть.

Он отыскал себе место в укромном надушенном яблочным ароматом уголке неподалеку от бочек с сидром и со скучающим пренебрежением следил за происходящим. Может быть, и с легким разочарованием, хотя, конечно, было глупо ожидать, что этот праздник может пробудить в нем хоть какой-то интерес. Интереса у него не вызывало больше ничто: ему следовало бы это помнить. Он слегка сожалел, что не выбрал еще более укромного места, но сожаление было не настолько сильным, чтобы заставить его встать и поискать что-нибудь более подходящее. Он уже проделал опыты с сидром, проверяя, не опьянеет ли он от него больше, чем от вина, но у него только разболелась голова. Опьянение же ведь своего рода чувство, а муолграты лишены способности чувствовать. Если он напьется до потери сознания, это тоже не принесет ему никакого удовлетворения. Ватаги орущих ребятишек тоже ему досаждали, но он не мог рассердиться настолько, чтобы прикрикнуть на них, когда они пробегали мимо.

Взрослые, подходившие выпить сидра, задерживались поговорить с ним — багроволицые, потные, запыхавшиеся люди, ухмыляющиеся, как обезьяны, и уговаривали его встать, повеселиться вволю. Он отказывался, отказывался, отказывался... Знай они, как нелепо выглядят на площадке, так не прыгали бы так залихватски. Музыка не доставляла ему удовольствия, но и не раздражала его. До болезни он, слушая музыку, часто чувствовал, что его душа воспаряет к небесам, или же болезненно морщился, стоило певцу сфальшивить самую чуточку. Он по-прежнему обладал абсолютным музыкальным слухом, а большинство звуков, раздиравших ночную тишь, лишь отдаленно напоминали те, которых требовала мелодия, но он сохранял полнейшее равнодушие. Просто удары деревяшек по натянутым коровьим шкурам и повизгивание конского волоса по струнам из кишок.

Прежде он был и прекрасным танцором. Каким пустым вздором представлялись ему теперь все эти верчения и скольжения! Женщины тоже утратили хоть малейшее значение. А он пользовался большим успехом у женщин. Его жена, дочери и любовница — все погибли от звездной немочи. Но к тому времени на нем уже лежало Проклятие, и потому никакой печали он не почувствовал. На похоронах он испытал только тягостную скуку.

Пышнотелые деревенские девушки теперь на перебой приглашали его поплясать с ними. Женщины Тарнов по большей части напоминали сильно увеличенные заплечные мешки, но кое-кто из молоденьких обладал внешностью, которая прежде пробудила бы в нем живейший интерес. Черные задорные глаза, мягкие темные волосы. А сейчас — счастливые, разрумянившиеся, веселые — они бы одной кокетливой улыбкой воспламенили былого Раксала точно трут. Теперь он отсылал их на поиски какого-нибудь другого идиота.