Дэйв Дункан - Приют охотника

Небылицы! Если б я мог дышать, я бы не преминул возмутиться подобному утверждению.

Законник облизнул губы.

– Он опустил в своем рассказе любопытные события, имевшие место между военными действиями и основанием Верлийского царства.

Я издал возмущенный хрип.

– Опусти его на пол, трактирщик! – приказала старуха.

Фриц опустил меня так, чтобы ноги мои касались пола.

– Я как раз собирался рассказать об этом, – просипел я; голос мой при этом не уступал голосу менестреля.

– Значит, теперь уже не расскажешь, – заметил Фриц и снова поднял меня.

– Что тебе известно об этих событиях, майстер? – Старуха смотрела на нотариуса с открытым недоверием.

В его усмешке было мало юмора, зато полным-полно хитрого самодовольства.

– Эта информация не открывается просто так, сударыня.

Купец одобрительно ухмыльнулся:

– Майстер Тиккенпфайффер является неплохим знатоком этого вопроса. Он изучал его по моей просьбе.

– Неужели? – Старая карга переглянулась с солдатом. – А ты, Омар, знаешь ли ты что-нибудь об этом? Омар? Трактирщик, будь добр!

Снова Фриц опустил меня так, чтобы ноги мои коснулись пола. Я перевел дух и даже ухитрился слегка кивнуть. До сих пор до меня не доходило, что нотариус как-то связан с бургомистром и его в высшей степени одаренной невестой, но в данный момент у меня были другие причины для беспокойства. Например, то, как Фриц молча сжимал воротник своей старой куртки.

Старуха снова контролировала ситуацию в помещении.

– Тогда, возможно, ты поделишься с нами вашими познаниями, майстер Тиккенпфайффер? И мне кажется, мы можем позволить Омару дополнить его – на случай, если ему известно что-нибудь существенное.

Фриц сунул меня обратно на лавку. Я сидел, открыв рот, как выброшенная на берег рыба. Фриц шагнул к камину и бросил в огонь последние два полена, потом вернулся на свое место, не спуская с меня хищного взгляда.

Я вспомнил, как мой старый друг Благонрав Суфский всегда советовал возлюбить врагов своих, но желательно на безопасном от них расстоянии.

Купец откинулся назад, вытянув ноги и сложив руки на пузе. Актриса напустила на себя самое скромное свое выражение – то есть напоминала не свернувшийся еще сыр. По мере того как сознание возвращалось ко мне, я начинал ощущать в помещении новую напряженность. Солдат держался начеку; даже маленькая служанка стиснула пальчики так, что они побелели. Выходит, не один я никак не соотносил до последнего момента нотариуса с этими двумя.

– Если мой клиент пожелает, чтобы я изложил суть дела, – чопорно заявил законник, – я могу поведать некоторые факты в доступной интерпретации. Вам они могут показаться несколько странными, однако прецеденты заграничной юриспруденции, вне всякого сомнения, отличаются от порядка, заведенного в цивилизованных краях вроде… – Он слегка закашлялся. – Должен заметить, что горло мое несколько пересохло от жаркого огня, бургомистр.

Купец раздраженно кивнул трактирщику. Пока Фриц ходил с кувшином за пивом, майстер Тиккенпфайффер перечислял свои ученые звания. Судя по всему, он был первым законником в Бельхшлоссе, и не могу сказать, чтобы соседство с ним слишком радовало меня. Вслед за этим он пустился в нудное перечисление исторических фактов, начисто лишив рассказ пафоса и драматизма.

Надеюсь, ни один сказитель такого уровня никогда не предстанет перед моим судом – смертный приговор ему обеспечен, что бы он там ни рассказал.

Однако, доводись мне рассказывать эту историю, она звучала бы примерно так.

Я догнал армию в долине Дубглас, за Кладбищенским перевалом. Приближался вечер, погода заметно портилась, и даже скалы скрылись в снежной мгле. Ветер дул мне в лицо, так что я чуть не наткнулся на копья первого поста. К счастью, я знал пароль, и меня безотлагательно проводили в освещенный шатер к сержанту. Мои бумаги были подписаны самим Дуссом и скреплены замысловатыми печатями, они произвели бы впечатление на любого. Не знаю, умел ли сержант Кровоклятв читать, но это не имело особого значения, ибо он помнил меня по Брусничному озеру и холму Одинокого Дуба. Скоро я оказался у костра, в окружении старых друзей, за миской варева, скорее согревающего, нежели питательного, но от этого не менее желанного.

– Эй, грядет заваруха! – объявил рядовой Конененавистник. – Каждый раз, как нагрянет Гомер, жди неприятностей!

Это правда: в дни, полные тяжелого ожидания, из которых по большей части и состоит любая война, я ухожу в места, где творится что-то поинтереснее. История творится не только армиями. Обыкновенно я полагаюсь на богов, не дающих мне опоздать к началу событий, вот и теперь пришел вовремя. Так что по-своему Конь был прав.

При всем при том, сказал я ему, неприятности грозили ему и без моего участия. За последние полгода его трижды продвигали в звании до сержанта, не так ли? И каждый раз понижали обратно?

– Четырежды, – признал он, ухмыляясь беззубым ртом. Дважды в один день, у Брусничного ручья.

Да, день тогда выдался хоть куда, согласились остальные. Вот бы еще таких. Взять хотя бы тех пленных, привязанных собственными кишками к деревьям, – что еще нужно человеку? Да нет, много чего еще можно придумать. Они начали вспоминать, что они сделали со следующей группой пленных, и со следующей, и что будут делать с ними в дальнейшем… Я сидел и собирал истории.

Меньше года назад Верн поднял знамя восстания, пообещав восстановить демократию и свергнуть кровавого тирана. Он начал войну с отборными отрядами из беженцев, альгазанийцев по рождению и подготовке, – одним словом, с профессиональной армией. Местные жители были тогда почти что дикими зверями, доведенными до этого состояния жестоким правлением. Зато они умели ненавидеть. Мужчины, юноши, даже женщины с детьми тысячами стекались, чтобы присоединиться к восстанию. Война подарила им смысл жизни и возможность отомстить. Они поглотили элитные отряды, слившись в едином могучем восстании, исполненные решимости утопить тирана в собственной крови или погибнуть.

Людей крепче этих мне еще не доводилось видеть, а за свою жизнь я повидал немало разного. Они ненавидели своих врагов, не жалея ради мести собственных жизней. Они преследовали всадников по руслам полузамерзших рек – я сам видел это не раз. Если дюжина повстанцев должна была погибнуть для того, чтобы убить одного врага, на это вызывалось две дюжины добровольцев. Все время, пока перевалы оставались закрытыми, Вандок не мог рассчитывать на подкрепления; его войско стремительно таяло, страдая от нехватки людей, и провианта, и стрел. Все шло к тому, что скоро он останется один. К тому же преимущество в войне на истощение было на стороне пехоты.