Чарльз Де Линт - Городские легенды

А вот район к северу от Грейси предполагалось серьезно омолодить. Собрались застройщики, разработали проект — я сама планы видела — сплошь кондоминиумы, торговые центры, зеленые зоны. Короче, в старый городской центр хотели впихнуть ультрасовременный буржуазный пригород. Но не вышло: только успели снести часть старых зданий, как вдруг банки пошли на попятный и отказались давать деньги. Так это место и превратилось в сплошной лабиринт заброшенных домов и заваленных грудами мусора пустырей.

Встанешь иной раз на Грейси да поглядишь в ту сторону, и жутко делается. Кажется, что всякая цивилизация здесь кончается и начинается неизведанная земля. Даже странно, что никто еще не намалевал на стене что-нибудь вроде «Осторожно! Драконы». И кстати, не ошибся бы. В Верхнем Фоксвилле их полно: я имею в виду тех muy malo [23] , которые гоняют на огромных рычащих «харлеях». Драконы Дьявола. Байкеры и их клиенты-наркоманы. По мне, так огнедышащие драконы куда безопаснее.

Терпеть не могу эти огромные, заваленные мусором пустыри Фоксвилля. По природе я сродни уличным кошкам, которые предпочитают наблюдать течение жизни, спрятавшись под какой-нибудь машиной, — во всяком случае, я сама себя так вижу. Мне уютно на узких улочках и в переулках Кроуси. Они похожи на испанский квартал, где я росла и набиралась ума. Там всегда можно переждать опасность, отсидевшись в темной подворотне. Притаиться и следить, оставаясь невидимой. Здесь, в разоренных пустынных кварталах к северу от Грейси, укрытий нет никаких и в то же время их слишком много.

Но Лори, даже если ей в голову приходили подобные мысли, не подавала вида. В защитном комбинезоне, высоких ботинках на шнуровке, с сумкой цвета хаки через плечо она походила на офицера запаса, вызванного на учения, или кого-то в этом роде. Зато Рут ударилась в другую крайность. На ней были мешковатые белые джинсы, тоненькая блузка с развевающимися рукавами, моднячий жилет, босоножки на низком каблуке и сумочка в тон.

В чем была я? Проблема выживания занимала в то утро все мои мысли, и потому, одеваясь, я больше заботилась о том, чтобы слиться с окружающей средой, чем о моде. Я влезла в желтые джинсы и красные сапоги, натянула черную футболку с надписью «Моторхед» и потертый кожаный жилет в надежде выглядеть круто. Волосы стянула узлом на макушке, выпавшие пряди оставила висеть как попало и основательно налегла на косметику. Фотоаппарат — barato [24] компактный «Виторет», который я позаимствовала у Пипо еще прошлой осенью и так и не вернула, — сунула в бесформенную полотняную сумку и перекинула ее через плечо. Ну вот, теперь там, куда я иду, меня должны принять за свою.

Окинув беглым взглядом парнишек на роликовых досках и прочих подростков, которые с утра пораньше толкались по Грейси-стрит, я решила, что не ошиблась в выборе наряда. А когда один muchacho с розовым ирокезом подрулил на своей доске и стал ко мне клеиться, я окончательно в этом убедилась. И даже снова почувствовала себя шестнадцатилетней.

— Я иду прямо по Йор-стрит, — заявила Лори. — Фотоаппараты и пленка у всех с собой?

Мы с Рут послушно похлопали себя: я по сумке, она по сумочке.

— А я, наверное, в Катакомбы, — ответила я.

Не прошло и недели с тех пор, как в квартале между Лануа-стрит и Флуд-стрит, к северу от Мак-Нил-стрит, перестали скосить дома, а люди уже потащили туда всякую дрянь, от пакетов с мусором до старых автомобилей. Вот из-за битых машин это место и прозвали Катакомбами.

Утром, за чашкой кофе, пока я обдумывала предстоящий день, на меня снизошло озарение, не больше и не меньше, особенно учитывая предыдущий вечер. Я уже почти решила спуститься в квартиру этажом ниже, чтобы попросить Иззи, моего друга, пойти со мной и спрятаться среди мусорных куч в костюме обезьяны, как вдруг меня словно током ударило. Так вот что Лори затеяла. Сначала погоняет нас с Рут по пересеченной местности, а когда мы, грязные, потные, натерпевшиеся страху, приползем обратно, сунет нам под нос плохо сфокусированную фотографию какого-нибудь приятеля, наряженного обезьяной и заснятого в тот самый миг, когда он ныряет в подворотню какого-нибудь полуразвалившегося дома. А что, смешно, заодно и пообедать на халяву можно, да и вообще шутка как раз в духе Лори. Эх, пропал выходной, а ведь можно было по магазинам походить...

Мой новый план был таков: направиться якобы в Катакомбы, оттуда выбраться на Йор-стрит, проследить за Лори и заснять ее дружка, когда тот будет переодеваться обезьяной. Нет, все-таки моя матушка глупых ребятишек не рожала, что бы там соседки ни говорили.

Сделав им обеим ручкой, я зашагала по Грейси-стрит в сторону Лануа-стрит, которая ведет прямо к Катакомбам. Лори двинулась в противоположном направлении. Когда я оглянулась в последний раз, Рут все еще нерешительно топталась у метро, а потом толпа скрыла ее от моих глаз. Мой обожатель с волосами цвета фламинго провожал меня всю дорогу до Катакомб, а потом заложил крутой вираж и погнал к дружкам, лавируя между пешеходами с ловкостью заправского профессионала, которым он, собственно, и был. На вид вы бы дали ему лет тринадцать, не больше.

Когда ты еще совсем ребенок — а для некоторых и двадцать один год — возраст детсадовский, — нет ничего удивительного в том, что вопросы вроде: кто я? и где мое место? — не выходят у тебя из головы. Многие верят, что чем старше становишься, тем яснее ответы, а когда тебе столько лет, сколько сейчас мне, то ты уже и вовсе разобрался, что к чему. По крайней мере, когда я была nina [25] и мне казалось, что до совершеннолетия еще расти и расти, я именно так и думала.

Verdad, я и сейчас не знаю, кто я и где мое место. Когда я стою перед зеркалом, то вижу, что muchacha [26], которая рассматривает меня так же внимательно, как я ее, и впрямь повзрослела — с виду. Но внутри-то мне по-прежнему пятнадцать, никакой разницы.

Так когда же это происходит?

Может быть, никогда.

Ну и Польша.

Учитывая все обстоятельства — Верхний Фоксвилль все-таки, — денек для прогулок по мусорным кучам выдался совсем неплохой. В небе такой пронзительной голубизны, что глаза резало, ярко светило солнце. Хорошо, что я темные очки захватила. Повсюду блестели и сверкали бутылочные осколки, под ногами хрустело битое стекло.

И что это за страсть у людей — колотить окна, бутылки и прочее в том же духе? Такое впечатление, что стоит человеку увидеть целое оконное стекло, и камень сам прыгает ему в руку. Может быть, все дело в звуке — просто интересно слушать, как оно разбивается. И чувство при этом такое, такое... не знаю даже, как сказать. Мурашки бегут по коже, что ли. Как там у Ника Лоу поется? «Люблю звук разбивающегося стекла». Меня-то это, конечно, не трогает, ну по крайней мере больше не трогает. Да и вообще если кому-то надо бить стекла, то пусть лучше делают это здесь, чем на улицах, где полно прохожих и велосипедистов.