Коллектив авторов - Ученики, учителя

— Алексей Иваныч! Алексей Иваныч! Погодите, — смотритель догонял спускавшегося по лестнице Джордано. — Я Вас с обеда все выглядываю! Вам тут пакет передали, — запыхавшийся старик протянул запечатанный конверт.

— Так я ведь ассистента предупреждал, что в подвале буду. Там установку собрали.

— Ассистента? Это которого, не Петра Николаевича?

— Его. Что ж он Вам не передал?

— Запамятовал он, должно быть.

— Запамятовал! Опять барышня к нему приходила?

Старик молчал.

Джордано рассматривал конверт без подписи.

— Ладно, Семеныч. Спасибо, что передали. Кто приносил, не приметили?

— Мальчонка, посыльный, — старик потоптался на месте, — Алексей Иваныч! Вы ж Петра не ругайте. Дело молодое.

Джордано улыбнулся.

— Да ладно. А как думаете, дело у них сладится?

Старик облегченно улыбнулся. Баламута Петьку, несмотря на его подначки, на кафедре все любили.

— Да, хорошая у него барышня, серьезная.

— Ну, до завтра, Семеныч.

Джордано вышел из подъезда и под тусклым фонарем вскрыл конверт. Достал два билета в ложу Императорского Мариинского театра на завтрашний спектакль. Давали «Баядерку» с гастролировавшей в Петербурге Павловой в партии Никии. Кроме билетов в конверте не было ни записки, ни визитки.

«Это ж кто меценатствует?» — недоуменно подумал Джордано.

По дороге к Дворцовому мосту, не встретив ни одной пролетки, он перебирал всех возможных кандидатов подобного приглашения. Отбросив мелкую шушеру, у него получилось трое претендентов, постоянно проживающих в городе, еще парочку могло занести из Москвы. Но никто из выбранных не интересовался балетом. Да и зачем затевать выяснение отношений прилюдно, тем более предлагая придти на встречу не одному.

Наконец у самого моста он остановил первого повстречавшегося извозчика.

— На Гороховую!

Откинувшись на сиденье, он еще раз достал письмо.

«Причем тут Елена, ведь ясно, что приславший приглашение о ней знает». — Перед знакомыми петербургским бессмертными он никогда не афишировал своих семейных отношений. Правда и особо скрывать не стремился, так что в основном все знали о его дочери.

«Как в большой деревне», — Джордано грустно улыбнулся и почему-то вспомнил, как на поминках Сашеньки Хан отговаривал усыновлять девочку, а у него перед глазами стояла ободранная каморка Сашиной тетки, и звучал ее визгливый голос, что нечего было ждать от актерки, и видеть она не желает принесенное в подоле наследство. Так что все наследство досталось Джордано: пара балетных костюмов, стоптанные пуанты, почти стертые воспоминания о хрупкой женской фигурке, танцующей Жизель у кромки прибоя, и непоседливое, не в меру любопытное ясноглазое создание, ставшее его дочерью.

Стоп! Хан. Хан ведь тоже сейчас в Петербурге. За последние четырнадцать лет они виделись с десяток раз. Последний раз, когда Джордано только вернулся в университет из Казани на нынешнюю должность, они вместе пообедали в новомодном кабаке на Большом проспекте. И еще, Хан знал, что последняя партия была у Сашеньки в «Баядерке».

«А я тогда обещал познакомить его с Леной».

«Черт! Если это действительно от Хана, то Ленку нужно таки вести в театр. Да, а вечернее платье?» — Джордано с ужасом подумал о том, что его девочка уже совсем взрослая барышня, а он не следит за тем, как она выглядит. Бросил все на экономку, добродушную, но практичную особу, которая по-своему, похоже, даже любит Лену, но неизвестно, что смыслит в капризах петербургской моды, а главное, сколько считает нужным тратить на прихоти ребенка. С возвращением в Петербург он со всей определенностью ощутил, насколько ему не хватает женской руки в воспитании девочки. Даже наставницы Смольного института не могли привить его бесенку в юбке лоска светских манер, но найти женщину, достойную быть матерью его дочери, он не сумел. Хотя скорее не слишком стремился, боясь ошибиться, да просто что-то менять в ставшем за несколько лет привычном и теплом мире, наполненном заботами о человеческом детеныше и в очередной раз увлекшей его работой.

Извозчик остановился у парадного подъезда современного многоквартирного дома в стиле модерн. Здесь, в третьем этаже, Джордано снимал большую и удобную, но не слишком элегантную квартиру. Поднимаясь к себе, он удрученно думал, что необходимость заниматься завтра приведением к соответствующему эталону своего с дочерью внешнего вида прельщает его меньше, чем перспектива перерезать кому-нибудь глотку. А ведь на завтра планировался первый эксперимент с новой установкой.

Однако сколько бы он ни потешался над собственным глупым человеческим желанием предстать перед приятелем в респектабельном виде, но методично провел операцию по его реализации. Одевшись с изысканной небрежностью стареющего светского льва, он самолично повез дочь в магазин парижских мод мадам Дюклэ на Морской. Там, представив Елену провинциальной родственницей, наследницей приличного состояния, они разыграли с дочерью спектакль одевания Золушки на бал. Девчонка, унаследовала-таки от матери некоторые актерские способности и, несмотря на вечернюю перепалку с утверждениями, что она не желает представлять собой светскую куклу, вначале честно играла простушку, а потом увлеклась изобилием заграничных тряпок так, что пришлось напоминать о светской кукле.

В итоге бурной утренней деятельности, под звук последнего звонка по центральной лестнице Мариинки поднимались немного потертый временем, но исполненный собственного достоинства петербургский профессор и изящная девушка с холодноватым взглядом «мохнатых» серых глаз и высоко поднятыми русыми волосами, заколотыми старинным, с крупными жемчужинами гребнем. Струящийся блеск шелка и нитка такого же старинного, как на гребне, средиземноморского молочного жемчуга на точеной шейке подчеркивали юную свежесть ее лица. Джордано исподтишка любовался своим произведением.

Заказанная ложа была пуста. Устроив дочь и усевшись, Джордано, рассеяно слушая вступительную увертюру, разглядывал зал. Он не был здесь со времён смерти Александры. Как все нормальные люди его круга, Джордано достаточно часто бывал в театрах, водил дочь на модные премьеры, даже футуристические безумства посещались и обсуждались вечерами в кругу приходивших к нему на чай аспирантов и старшекурсников. И только Мариинский театр оставался под непонятным ему самому запретом. Размышления прервало ощущение зова и тихий шорох открываемой двери.

В ложу вошла высокая темноволосая женщина в светлом вечернем туалете. Отблески неверных огней рампы мягко отражались изумрудами на шее и в ушах незнакомки. Следом, поддерживая спутницу под локоть, в ложу прошел Хан в генеральском мундире. Поднимаясь навстречу вошедшим, Джордано мысленно восхищенно присвистнул. Его собственное недавно полученное профессорское звание явно меркло на фоне успехов Хана в деле борьбы с подрывными элементами. Они взаимно представили дам и уселись в глубине ложи, но обменялись лишь парой малозначительных светских фраз, когда спутница Хана зашипела, призывая к тишине.