Коллектив авторов - Ученики, учителя

Уровень зова стал спадать. Хан удалялся. Джордано вздохнул, забрался глубже в заросли ивняка и травы и, опустившись животом на песок, закрыл глаза. Ему ведь даже упрекнуть Хана не в чем. Свою часть действа тот реализовал на удивление корректно, ни разу не унизив противника. Джордано и побили то всего пару раз, считая ту драку, что произошла при задержании. А потом была честная интеллектуальная игра и, если кто и применял запрещенные приемы, то это был он сам. Хан лишь бледнел, откликался вспышками зова и в его глазах застывал холод. Так, что позавчерашний расстрел бывшего эсера, а потом красного пропагандиста, почему-то оказавшегося завербованным английским агентом, был вполне обоснованным концом Аванеса Саркисяна. Любая власть ведь вправе уничтожать своих идеологических противников.

Джордано опять перевернулся и сел. Спать больше не хотелось. И отгонять недавние воспоминания он больше не мог.

Нужно было отдать должное бюрократической машине карательных органов советской власти. Оперативность была такой, что позавидуешь: в четверг объявленный приговор реализовали без проволочек в пятницу. В два часа последовала команда на выход. То, что все приближается к концу он понял еще в обед, когда не получил обычную миску баланды. Его и четверых заключенных без вещей вывели под усиленной охраной во двор тюрьмы и запихнули в фургон с надписью «Хлеб», внутри которого была оборудована клетка. В фургоне было темно, и он так и не рассмотрел лиц своих попутчиков. Наверное, они были из тех двенадцати, кому вместе с ним выносили приговор. Люди сидели молча. Один вначале что-то бубнил: то ли молитву, то ли причитание, но кто-то с угрозой пнул его в бок, и человек замолчал, только изредка слышались сдержанные всхлипывания.

Ехали часов пять. Куда-то заезжали, останавливались, в клетку добавляли очередных жертв. Джордано сидел в углу фургона, прижавшись спиной со связанными руками к прутьям решетки, и почти безуспешно пытался загнать себя в гипнотический транс. Мгновениями ему удавалось расслабиться, очистить сознание от мрачной действительности, но ужас и безысходность, исходившие от окружающих людей, давили на психику. Готовое к бою тело бунтовало против сознания, приказывающего терпеливо дождаться конца игры. И ведь что стоило сбросить эти дурацкие веревки, развязать остальных. Сколько будет охранников там, на месте: взвод, не больше? Какую угрозу им представляют эти связанные люди? А он, неужели он не успеет справиться с этими наверняка не готовыми к реальному отпору конвойными? Да, и эти… помогут. Сколько человек при побеге погибнет? Это уж точно мелочи! Смерть в бою уж верно не сравнить со смертью на бойне.

Джордано закрыл глаза, заставляя себя в очередной раз расслабиться. Откинул голову к решетке и глубоко вдохнул. Взбешенные чувства тут же вздыбились от вони давно не мытых тел и запаха свежей крови (кто-то, видно, сопротивлялся перед тем как его сюда загнали). Бессмертный скрипнул зубами в бессильной ярости: нет, он не выпустит на свободу зверя, сегодня он никого не убьет, даже не попытается этого сделать. А эти люди, так или иначе, вольно или не вольно — враги или жертвы нынешней власти, и он не будет вмешиваться. Власть вольна распоряжаться их жизнью и судьбами, как католическая церковь была вправе распорядиться жизнью своего врага.

«Но ты же отомстил?»

«Церкви я никогда не мстил! Только конкретному человеку! И не за подпись под решением трибунала».

«А ты уверен, что дожил бы до сегодняшнего дня, если бы он тебя не продал?» — Джордано аж дернулся от этой крамольной мысли.

«Об этом в следующий раз».

«А если бы здесь были Лена и Константин».

«Ну, уж этого … я бы точно не кинулся вытаскивать! Он свой сук заслужил. А Лены здесь, слава богу, нет».

Машина, урчавшая на крутом подъеме, вскоре остановилась, очевидно, на КП. Хлопнула дверца. Фургон дернулся, проехал еще метров пятьдесят и опять встал. Протопали шаги конвоя, щелкнул замок фургона. Двое с автоматами вошли внутрь. Клетку открыли и приказали выходить по одному.

Фургон стоял у кромки карьера. Приговоренного подводили к площадке на краю обрыва и ставили на колени лицом к обрыву. Исполнитель приговора стрелял в голову. Джордано был шестым. Он попытался на мгновение раньше времени упасть вниз, но, распрямляясь, почувствовал, как пуля обожгла между лопаток. Земля провалилась.

Очнулся он на берегу речушки. Воняло сыростью, над головой неслись разорванные тучи: то заслоняя, то вновь открывая бледный диск луны. Все окружающее пространство звенело от слишком близкого присутствия другого бессмертного. Сдерживая все еще бьющееся в судорогах тело, он окончательно открыл глаза и попытался подняться.

— Лежи! — сильные руки удержали его движение.

Хан сидел перед ним на корточках и смотрел с непонятной тревогой.

— Сволочь! — рот наполнился кровью, накатила очередная волна, выворачивающая наружу все внутренности.

Хан прижал его к себе, удерживая голову так, чтобы Джордано не залил себя и подстилку, а потом, когда пройдет спазм, мог свободно вздохнуть. Джордано неосознанно вцепился в руку Хана.

Пытка продолжалась минуты две, и когда Хан уложил его, сил совершенно не было. Хан высвободил свою руку, ободряюще улыбнулся:

— Все! Только помолчи.

Джордано закрыл глаза. Хан притащил из реки воду и начал его обтирать. Потом бросил тряпку и выругался. На вопросительный взгляд Джордано сказал:

— Тебя надо выкупать. Козлом воняешь.

Джордано слабо усмехнулся и одними губами произнес:

— Не на курорте был.

— Я тебе сказал, помолчи!

Хан поднялся и опять куда-то ушел. Джордано попытался поднять голову и проследить за Ханом, но опять накатила волна, и он едва сдержался, опустил голову на землю. Вернулся Хан, присел на корточки, опять вытер Джордано губы.

— Ты русского языка совсем не понимаешь? У тебя вмятина в голове, рожа еще вся синяя.

Джордано молчал. Смотрел на Хана.

— В пять утра ты должен быть как огурчик, ну самое позднее в шесть. Иначе вся станица наш приезд обсуждать будет. А Ивановне тебя в таком виде показывать нельзя.

Хан вздохнул. Джордано больше не пытался двигаться.

— Я тебя перенесу в воду. Постарайся не двигать головой.

Через пятнадцать минут Хан затащил вымытого и переодетого Джордано на заднее сиденье видавшего виды «Опеля».

— Лежи, не вставай. Будет тошнить, делай на пол, чтоб не вымазаться.

— Кто ж такая эта твоя Ивановна, что ты так ее боишься? — длинна фраза почти не вызвала последствий, только в голове продолжало звенеть.