Борис Конофальский - Башмаки на флагах. Том четвертый. Элеонора Августа фон Эшбахт

— Доверия у меня пока к вам нет. Пленных отпущу, как сниму лагерь. Лагерь сниму завтра утром. До утра пусть ещё при мне побудут.

Горожанин думал настаивать, но генерал разговор прекратил, велев молодым господам проводить человека.

И к ужину он уже пришёл в настроении добром, и даже недовольные лица офицеров не могли ему уже его доброго духа испортить. И видя, что соратники его невеселы, а Кленк так и вовсе не явился к ужину, сославшись на хворь, он сразу начал:

— Отчего же вы, господа, недовольны? Кампания к концу подходит, слава Богу, враг на уступки идёт. А вы так мрачны, словно потерпели мы поражение?

На вопрос ему никто, кажется, отвечать не хотел, лишь капитан Пруфф, видимо, не понимая, в чём дело, так как не был на переговорах, а был при своих пушках, за всех и сказал:

— Так разве мы мрачны? Чего нам мрачными быть, коли мы дело заканчиваем победой, — и тут же, оглядев всех присутствующих, спросил у полковника Брюнхвальда: — Или что-то было, чего я не знаю?

— Господин генерал уж больно быстро завершил дело, — ответил ему Брюнхвальд, — и мы, и солдаты иначе о конце дела думали.

— Думали в город войти? — спросил его Волков.

— Да, именно так и думали, — отвечал полковник. — Кленк аж мечтал о том, говорил, что попросится идти первой колонной, говорил, что сам своих людей поведёт. И мои люди готовились.

Волков находит глазами Дорфуса и, указывая на него ножом, спрашивает:

— Вы, капитан… Вы тоже за штурм?

— Признаться, да, господин генерал, — отвечал ему Дорфус. — Столько пройти, столько побед одержать, чтобы вот тут, у самых ворот их города, пойти отступить?

— Вот именно! — воскликнул Роха. — Если снова свара затеется, так получится ли второй раз такое? Сможем ли к их стенам подойти, как сегодня?

Кажется, он выражал мнение большинства офицеров. Волков чуть помолчал, а потом снова спросил:

— Вы, Дорфус, всё знаете, я из ваших знаний силу черпаю, так ответьте, каков сейчас гарнизон в городе?

Молодой капитан штаба сразу не ответил, стал прикидывать, и лишь потом заговорил:

— Наверное, мне то неизвестно. Думаю, человек пять сотен или больше, но не более тысячи.

— А сколько горожан имеют оружие и доспех и сколько из них в деле до сего дня бывали?

— Это тем более мне неизвестно.

— Может, пять сотен, а может, и ещё тысяча, — продолжал генерал. — И я не хочу узнать сие. Я уже входил в один город, так входил, что потом не знал, как из него выйти. Так я ещё хоть вышел, а многие из моих товарищей так на улицах того города и остались. Я не хочу в четырёх днях пути от главного нашего лагеря потерпеть поражение при штурме. Как вы не понимаете, случись что, потеряй мы людей в городе, так враг приободрится, снова начнёт силы собирать. Нет, уж слишком риск велик. И я Бога молил, чтобы они пошли на мои условия и решили войну заканчивать.

— Бога молил? — Роха хмыкнул, и усмешка его была неподобающа для разговора со старшим офицером. — Надо было Бога молить, чтобы победу при штурме даровал. Надо было рисковать. А если горожане упёрлись бы, так подпалили бы город, сами же вы, господин генерал, велели фашины для поджога готовить, вон горы их лежат.

— Рисковать нужно, когда на то причина есть, а тут враг сам на все наши условия идёт. А вам, майор Роха, риск не для чести, не для победы нужен, а для грабежа.

— А может и так, что же плохого в честном грабеже? То дело солдатское, вечное. На то мы и живём.

— Угомонитесь уже, хватит, вы в Мелликоне столько взяли, что целый день потом награбленное баржами вывозили и за день едва управились, — урезонивал своего офицера генерал.

— Так всего того, что взяло всё войско за всю кампанию, будет меньше, чем вы, господин генерал, взяли откупов с городов! — резко говорил Роха. — Ваши сундуки с серебром и золотом уже на трёх телегах не укладываются.

— Все ли так думают?! — Волков вскочил.

— Да, все, все, господин генерал, оттого вы и хотите мира, что вам уже достаточно, вы за богатство своё и волнуетесь, из-за него и рисковать не хотите. Зачем же теперь вам рисковать, теперь у вас взятого с избытком, — продолжал Роха, уже на крик перешёл в запале. — А нам, может, тоже серебро надобно.

Едва не вскочил, уже пальцами за край стола схватился. Но одумался, заткнулся наконец. Генерал же всё выслушал с каменным лицом, ничего майору не ответив. Повара и слуги замерли: ой, что будет! Молодые господа, которые сидели в конце стола, выглядывали, ожидая чего-то. Но никто из них не произносил ни слова.

Остальные же старшие офицеры тоже молчали, отводили глаза. Хоть ничего и не говорили, но видно было, что с Рохой они согласны. И главное, что полковник Брюнхвальд, сидевший, согласно званию своему, прямо по правую руку генерала, тоже молчал. Смотрел себе в тарелку и молчал. Не одёрнул горлопана Роху, не встал и ничего не сказал в поддержку генерала. Словно не было за столом дерзостей и криков.

Генерал со злости швырнул салфетку на стол, встал резко и сказал строго:

— Как доедите, господа офицеры, так ступайте к своим ротам. Утром снимаем лагерь.

И пошёл в свой шатёр и злой, и голодный.

Пленных отпустили, когда полдень уже давно был, когда пушки уже перетянули на северный берег реки, и последние охранники пленных по командованием капитана Рене тоже перешли реку. Волков к тому времени был уже в миле к северу от города. Ехал со своим выездом почти в голове уходящей к Висликофену колонны. Он всё ещё был не в духе после вчерашнего разговора с офицерами. Признаться, он, ко всему прочему, был не только зол, но и удивлён. И злился он, как это ни странно, как раз не на Кленка, который больше всех, оказывается, ратовал за продолжение войны. И даже не на Роху, который говорил с ним с неподобающей дерзостью. Злился он на Карла Брюнхвальда. На человека, с которым он неожиданно для себя сблизился и который стал тем, обществом которого он никогда не тяготился. Кленк — ландскнехт, пёс войны, с него взять нечего, у него каждый год новый наниматель, Волков ему не друг и не родственник. У Кленка семья, это его люди, его баталия, он только из их интересов и исходит. И с Рохи спрос невелик, всегда, во все времена, что Волков его знал, характер у майора был дурной. Прост и незатейлив, как тесак. Он как пьяный, что у него на уме, то и на языке, хотя мнит он себя хитрецом. Но был он скорее храбрецом, чем хитрецом. Хотя с мушкетами и угадал, но то повезло ему скорее. На него злиться, что злиться на топор, которым сам себе по ноге попал. А вот Карл… Тут всё было иначе. Кто он был раньше, до встречи с Волковым? Нищий, бездомный, брошенный своей семьёй офицеришка, смешно сказать, седеющий ротмистр, командир трёх десятков таких же стареющих солдат. А теперь? Полковник! Землю получил. Мало, но всё-таки есть. Почёт, открытые двери в доме, за его интересы хлопотал не меньше, чем за свои. И он вдруг не поддержал его, когда должен был. Он в войске второй человек по званию. Конечно, сам он ничего не говорил, дерзким не был. Но почему не встал на его сторону, Волков не понимал. Деньги? Вот причина? Грабёж? Скорее всего.