Алексей Калинин - Ведарь Берендей. Книга 1 [СИ]

— Это уже решать его другу и Марии, — Иваныч кивает на меня. — Ладно, решим! А сейчас кто-нибудь расскажет, почему запах крови слышится аж с дороги?

— Это Григорьевна курицу замочила, вот и пахнет. Хотя за прошедшее время запах должен был испариться, ну и нюх у вас, — вставляю я своё слово.

Вроде как один из оборотней, пора обосновываться в новой семье. Иваныч думает иначе.

— Пока тебя не спросят — молчи! Что я скажу — выполняй! Что скажут они, — Иваныч кивает на ребят, — можешь выполнять только после консультации со мной! Всё понял?

Ого! Да я попал в армейскую жизнь! Присутствующие смотрят на мою реакцию.

— А увольнения будут? — пробую я показать свой гонор.

— Конечно же будут! Увольнение раз и навсегда, причем от своего же друга! Эх, парень, если бы знал в какое дерьмо вляпался, то не скалил зубы понапрасну. Я спрашиваю последний раз — ты всё понял? — на лице Иваныча снова проступают красные пятна.

— Понять-то я понял, но…

— Вот и прекрасно! — вклинивается Вячеслав. — Нам ещё за мотоциклом ехать, так что не нужно накалять обстановку и ругаться с самого утра.

— Марина, мне нужно с тобой поговорить. Все остальные свободны, позавтракаете по возвращении! — ворчит Иваныч и переводит взгляд на окно. Будто ставит точку в разговоре.

Мы быстренько собираемся и выскакиваем на улицу. Марина провожает нас тоскливым взглядом.

— Да не тронет он её, не волнуйся! — утешает Вячеслав Федора.

Мы выезжаем лишь после того, как убедились, что из дома не доносятся крики. Урчит тихий голос Иваныча и слышны редкие ответы Марины.

Утро на дороге не предвещает ничего плохого: перелетают с куста на куст пичуги, покачиваются длинные прутья ивняка, сирень распускает ароматные волны от своих маленьких абажуров.

— Вот! Вот за тем поворотом тормозни! — доносится голос молчавшего всю дорогу Федора.

Я коротко гляжу на него, на набухшую жилку на виске. Кажется, что под кожу запустили буйного червяка и теперь он там извивается и пытается вырваться наружу. Даже нос как-то заостряется, хотя Вячеслав и пытается его утешить и говорит всю недолгую дорогу про то, что Иваныч не такой дурак, чтобы трогать кого-то из своей стаи.

Своя стая!

Эти два слова рубцом врезаются мне в память.

Семья — своя стая .

Мои два родителя дома, а я тут… В своей стае. Только сейчас я осознаю, что не будет больше ничего из того к чему привык. Не будет утреннего запаха яичницы, не будет одобрительного похлопывания отца по плечу, не будет улыбки мамы при мужской шутливой пикировке за ужином. Ничего этого не будет. Ничего.

Теперь они пища .

И есть своя стая.

Не будет вечерних посиделок с ребятами, легких взвизгов зажимаемых девчат, гитары и запаха духов.

Теперь они пища.

И есть только своя стая.

Не будет общения с пожилыми людьми, слушания их извечных жалоб на суставы и распущенность молодежи. Не будет им помощи от чистого сердца.

Теперь они пища .

Все эти мысли пролетают в моем мозгу, ребята даже не успевают вылезти из машины в указанном месте. Меня словно бьют огромным мешком. Всё ясно встает перед глазами: жизнь под началом Иваныча, общение только со своими, ни шага за запретную веревку.

Только со своей стаей.

Каждый день настороже, каждый день на взводе — будто я заразился СПИДом. От этих мыслей уши разгораются жарче восходящего солнца.

— Тут тоже пахнет кровью! — замечает Вячеслав, принюхиваясь к воздуху.

Я тоже чувствую запах. Он кажется мне знакомым… такой чудесный… такой волнующий…

Теперь люди — пища!

— Ребят, может, показалось? — неуверенно спрашиваю я. — Ведь мы же из дома, пропиталась машина запахом от убитой курицы?

— Да и Григорьевна не зашла, — медленно произносит Фёдор, — хотя чего гадать-то? Пошли на запах, да всё и узнаем.

Машина последний раз фыркает, когда я поворачиваю ключ. Перепрыгиваю сточную канаву, спешу вслед за парнями и вижу их фигуры уже в пятидесяти метрах от себя. Ого, вот это у них скорость, причем Вячеслав ещё и успевает принюхиваться.

Я бегу изо всех сил, но не успеваю за двумя парнями. Злюсь, зубы скрипят, но расстояние между нами неуклонно увеличивается. Ребята мчатся метеорами по пересеченной местности к заросшей бурьяном выемке леса. Из кустов что-то блестит.

Я подбегаю к двум застывшим парням и чувствую, что не только сердце пытается выскочить наружу. Желудок рвется к горлу, норовя выплеснуть на невысокую траву то, что не успел переварить вчера.

В кустах блестит достопамятный «бандитский» джип, над его крышей кружат мириады мух. Зеленых, черных, блестящих… В разбитых окнах виднеются багрово-черные лица тех самых парней… «нормальных людей».

Джип обнимает огромный дуб, и от этого страстного объятия промялась внутрь наглая морда блестящей машины. Но парни умерли не от столкновения — на шеях, лицах, виднеются следы огромных зубов. Я застываю от осознания страшного факта: так вот чем пахло от Марины в ту ночь… Вот что учуяли ребята…

Запах смерти и разложения .

Я сгибаюсь в скрутившей судороге, желто-красная жидкость всё-таки вырывается наружу. Ребята мрачно смотрят на машину и пассажиров. Застывшие в разных позах, с одинаковыми выражениями ужаса на окровавленных лицах, они меньше всего походят на тех самых крутых пацанов, что обещались отодрать Марину на моих глазах.

— Попадались как-то на пути, но тогда я с ними по-человечески поступил, — протягивает Вячеслав. — Вырубил, да и был таков, но видно они попались кому-то менее терпеливому.

— И, похоже, я знаю кому! — позывы прекращаются, и я могу нормально дышать.

— Кому? — резко повернулся ко мне Фёдор. — Только учти при ответе, что не говори неправду, иначе я…

— Мы видели этих ребят, и они предложили прокатиться Марины до ближайших кустов…

— Замолчи.

На выдавленный глаз водителя садится огромная зеленая муха. Словно на мармеладный шарик… В другой глазнице шевелятся белесые личинки. Сколько же они здесь пролежали, всего несколько дней?

Теперь они пища …

— Федя, ты знаешь, о ком я хочу сказать…

— Заткнись!

— Фёдор Владимирович, истину не скроешь! — вставляет своё слово Вячеслав. — Если это она…

— Завалите хлебала! Оба! — кричит покрасневший Федор. — Мы приедем домой, и спросим у неё. Пока же она невиновна, а будете вякать — порву!

— Хорошо, Фёдор! — успокаивающе говорит Вячеслав. — Забираем мотоцикл, и едем домой. На месте же и разберемся.

Муха слетает на торчащий из порванного рта язык. Я отворачиваюсь, желудок еще пару раз пытается выброситься наружу. Стекают стеклянной нитью вязкие слюни.

Возвращаемся также быстро, как и прибежали. Я не стал закапывать рвоту — вряд ли по ней меня вычислят, даже с собаками. В этом лесу можно даже атомную бомбу хранить на поверхности, не скоро её отыщут. Если бы не отменный нюх берендеев, то и мы сюда бы не сунулись и неизвестно, сколько времени пришлось бы стоять разбитому джипу среди черных стволов.