Полина Люро - Неслух [СИ]

― Ален, дырявая твоя голова, не прикасайся к этой траве, знаешь же, какой ожог будет, и чему я только целый год тебя учил.

― А я ничего и не трогал, наставник! Это у тебя после бутылки в глазах двоится, наверное, на заутренней молитве всех братьев своим дыханьем усыпил! ― посмеивался ехидный мальчишка.

― Не мели чепухи! Я сегодня не пил, ― сомневающимся голосом произнёс Бартем, обнюхивая рясу, и осторожно заталкивая ногой пустую бутыль под лавку.

― Да если я сейчас поднесу свечку, у тебя изо рта полыхнёт пламя. Прямо как у того дракона, что год назад принёс меня к этому монастырю.

― Опять за старое взялся, бездельник! Сколько тебе повторять, хватит мне сказки про драконов рассказывать, придумал бы что-нибудь новое, а то заладил: дракон, дракон… Не бывает таких тварей, это всё бабкины выдумки, и где ты подобных глупостей набрался, понять не могу. Подай-ка мне ступку, да не эту, маленькую!

Ален вздохнул, протягивая брату Бартему требуемый предмет.

― И почему ты мне не веришь, наставник? Я, конечно, не помню, что было до той грозы, но дракона не забыл: его чешуйчатая голова такая огромная, как наша келья, пасть полна острых зубов, а глаза ― большущие и жёлтые, с узкими зрачками, прямо как у кошки. Такая жуть и красота! ― мальчик не скрывал своего восхищения.

― И почему, интересно, эта «жуть» тебя не слопала, а? А только опалила… Может, поджарить сначала хотела, ― засмеялся Бартем, и его двойной подбородок заколыхался, а глаза совсем утонули в складках кожи.

― Смейся сколько хочешь, но он меня не тронул, потому что я понял его мысли.

― Как так? Опять врёшь, неслух, лучше найди мне каменный пестик, да, этот самый, давай сюда скорее. Ох, чуть не уронил, криворукая ты дубина! Ничего-то тебе поручить нельзя, ― ворчал Бартем, косясь на мальчика, но по его заинтригованному виду Ален понял, что рыбка попалась на крючок.

― Дракон думал о том, что голоден, и хотел меня съесть. Тогда я закричал, чтобы он этого не делал, потому что я невкусный. Только кричал мысленно, у меня от страха челюсти не разжимались. И как так получилось, сам не знаю. Дракон удивился и рассмеялся, страшно так, вот тогда меня жаром и опалило, и я в траву свалился.

― А что дракон? ― не скрывая интереса спросил травник.

― Он осторожно подхватил меня своими когтищами и понёс. При этом говорил со мной, его голос раздавался прямо в моей голове: «Не умирай, человечек, отнесу тебя к большому дому у скалы, там тебя вылечат. Я виноват перед тобой. Если будет нужна помощь, позови меня». Самого полёта не помню, у меня от высоты голова закружилась. Он оставил меня рядом с монастырём. А потом ты меня нашёл.

Бартем хмыкнул, переливая тёмно-вишнёвую жидкость, похожую на кровь, в маленькую бутылочку.

― И что ж ты его не позвал, когда тебе плохо было, а, сказочник?

Ален вздохнул, изображая грустный взгляд.

― Звал и не один раз, но он, наверное, не услышал. А, может, сдох от старости.

― Выкрутился-таки, болтун! Хватит, иди ближе, покажу, как сделать настоящий эликсир от ожогов, а не тот, что продают в аптечной лавке моей сестры.

Ален с удивлением взглянул на наставника, тот никогда не говорил с ним о своей семье. Лицо Бартема стало таким печальным, что мальчик не решился шутить на эту тему и неожиданно спросил:

― Наставник, а ты, правда, назвал меня Аленом за красоту? Неужели я был таким неотразимым?

Монах криво усмехнулся.

― Сам-то как думаешь: весь обожжённый, без волос, худой как палка, куда уж лучше… Но волосы у тебя отросли, и ожоги зажили, теперь ты ― настоящий красавчик.

Мальчик осмотрел свои покрытые шрамами руки, потрогал рубцы на лице и засмеялся: «И в самом деле — хорош!» У травника сжалось сердце: этот малыш мог шутить над чем угодно, а больше всего над своим уродством. Чем же он так приглянулся Настоятелю, может быть, своей непохожестью на других?

В это время в мастерскую вошёл один из монахов. Он едва поклонился Бартему, окинул презрительным взглядом Алена и сказал так, словно выплюнул: «Настоятель приказал тебе, брат, завтра после утренней службы привести мальчишку к нему в покои. Он хочет убедиться, что ребёнок здоров, и ты хорошо за ним присматриваешь». И ушёл с гордым видом, словно был королём, а они ― его нищими подданными.

Бартем в растерянности плюхнулся на лавку и стал вытирать рукавом рясы мгновенно вспотевшее лицо. Ален побледнел, но с места не сдвинулся.

― Наставник, я туда больше не пойду, лучше убей меня прямо на этом месте, ― едва прошептал он.

― Не пойдёшь, неслух, обещаю тебе, ― Бартем скрипнул зубами, подошёл и обнял ребёнка за плечи, стараясь не касаться его изуродованной спины.

― Я убегу, сегодня же ночью, никто не сможет… ― Ален не договорил и заплакал, уткнувшись лицом в рясу монаха.

― Один ты не найдёшь дороги, заблудишься. Тут вокруг леса и горы. Я сам выведу тебя, но не ночью, а завтра на заре. А пока иди к себе и жди меня там. Мне надо всё приготовить, ― его голос впервые за всё время звучал твёрдо и уверенно.

Мальчик поднял на Бартема заплаканные глаза.

― А как же дикие звери и разбойники, которыми ты меня всегда пугал?

― Я с ними разберусь. До того, как стать монахом, старый Бартем был солдатом, и неплохим, между прочим. Веришь мне?

Ален вытер слёзы и кивнул. Он вышел за дверь, осторожно закрыв её за собой.

― Надо же, первый раз за всё время не перечил мне, неслух, ― с нежностью пробормотал Бартем и начал готовиться к побегу.

Они вышли из монастыря незадолго до рассвета. Бартем ехал верхом на ослике, которому, кроме немалого веса монаха, пришлось нести на себе две полностью забитые седельные сумки. Аленшёл рядом, ведя своего «скакуна» за повод. Его лицо было таким счастливым и прекрасным, что даже шрамы, оставшиеся после ожога, не могли его испортить. Большие ясные глаза смотрели вперёд весело и с любопытством. Летний ветерок трепал вьющиеся белокурые волосы, делая его похожим на маленького ангела.

Бартем был серьёзен и насторожен. Они миновали виноградники и свернули в лес. Наставник заправил арбалет, проверил сумку с запасными болтами, поправил висевший за спиной небольшой меч в потёртых ножнах. Несмотря на монашескую рясу и грузную фигуру, сейчас он не выглядел нелепо: опытный человек сразу распознал бы в нём воина.

Бартем ехал по одному ему известным тропинкам и пересекал ручьи, путая следы, а Ален время от времени высыпал на землю щепотки порошка, способного отбить нюх у любого пса из возможной погони. Монах понимал, что искать будут его, а не мальчика, ведь уезжая из святой обители, он увозил с собой секреты, стоившие очень дорого.

Травник переживал, захочет ли сестра, с которой они не виделись с прошлой весны, приютить у себя в доме двух беглецов. В любом случае, с его-то знаниями и опытом они с Аленом не пропадут. Бартем в состоянии прокормить и себя, и ребёнка, если только они сумеют выбраться отсюда живыми.